«...О результатах проверки, мерах, принятых к виновным должностным лицам... подробно информируйте Прокуратуру РСФСР до 25 июля 1984 г.».
Областной прокурор Л. Серягин ответил как есть: рассказал подробно о преступной халатности работников райотдела милиции, о том, кто и как из них наказан. И по поводу районного прокурора отвечено было тоже как есть. Что он освобожден «в связи с выходом на пенсию».
Ответ областного прокурора (а там шла речь только о том, что было сделано до публикации очерка) и лег в основу ответа «Известиям». Что же из этого получилось? Я разберу этот ответ, подписанный заместителем прокурора РСФСР Н. Трубиным полностью, досконально, как разбирают в школе предложения по частям речи.
«Опубликованная в газете «Известия» статья «Драма в Бечевинке» рассмотрена.
Проверкой выявлены серьезные нарушения законности в Белозерском РОВД – при регистрации и разрешении заявлений о преступлениях, в связи с чем начальнику УВД Вологодского облисполкома внесено представление, которое рассмотрено на расширенном заседании коллегии УВД».
И проверка, и представление прокуратуры были весной, сразу после отъезда журналиста, собиравшего материал для очерка «Драма в Бечевинке». То есть незадолго ДО публикации.
«Начальнику Белозерского РОВД А. Бакланову объявлен строгий выговор».
Бакланов никакого отношения к событиям в Бечевинке не имел, поскольку работал тогда в Череповце, а Белозерский райотдел милиции возглавлял Сысоев, который был снят с работы ДО публикации очерка.
«Участковый инспектор Белозерского РОВД Васюков за халатное отношение к исполнению служебных обязанностей по осуществлению контроля за поведением Шипунова, находившегося под административным надзором, привлечен к уголовной ответственности и осужден к 1 году исправительных работ».
Эти факты были не просто ДО публикации, они легли в основу публикации «Драмы в Бечевинке». И о халатности Васюкова, и o том, что его судили,– обо всем подробно рассказывалось в очерке,
«Ответственный дежурный этого РОВД Аралов за неумелые действия по организации задержания Шипунова перед убийством от занимаемой должности освобожден, исключен из членов КПСС».
Эти наказания дежурный райотдела получил сразу после трагедии в Бечевинке, то есть более чем за год ДО публикации в «Известиях». Фамилию Аралова я не называл в очерке, он вошел в число «ряда других», подвергнутых наказанию. Передо мной сидел тогда подавленный, больной (после сердечных приступов) человек, все осознавший.
Итак, Прокуратура РСФСР «рассмотрела» очерк «Драма в Бечевинке» ДО его публикации. Это – во-первых. Во-вторых, прокуратура сообщает при этом пока лишь о мерах, которые приняла милиция в отношении своих работников. А как же с сотрудниками самой прокуратуры? Вспомнили – есть Потемкин: ему все равно, он на пенсии. И вот она, точка:
«Прокурор Белозерского района В. Потемкин от занимаемой должности освобожден».
Даже не точка – восклицательный знак.
Не рассчитали: не учли самой малости – человеческого достоинства.
Первое, что сказал мне при встрече заместитель прокурора РСФСР Николай Семенович Трубин, автор ответа в редакцию:
– А что, какая разница, как освобожден? Все равно ведь не работает.
Потом:
– Хорошо, а что теперь делать? Давайте нам его письмо, мы разберемся.
Ославили, значит, на всю страну, а «разбираться» один на один?
Снова побывал я в Бечевинке. Зашел в дом покойного председателя колхоза. Нину Ивановну, жену, не застал: в Череповец переехала с детьми. Дверь открыла старушка, чья-то мать.
– Ее? – спросил я.
Его,– сказала она и заплакала.
Живет одна, но ей помогают, и дрова, и газ в баллонах – все есть. Соседи у нее замечательные. Я о Бечевинке мнения не изменил, но соседи правда хорошие – новый председатель колхоза Семенов с семьей. Те три месяца, когда все шло к развязке, он, к сожалению, был в отъезде – на курсах. Нина Ивановна позвонила Семенову старшему, отцу: Женю ранили (она еще не знала, что убили), Шипунов под окном. И Иван Васильевич, ему за шестьдесят, бывший фронтовик, разведчик, кинулся к дому Степановых. Все следующие ночи, их много было, Нине Ивановне с девочками страшно было одним в доме, и Иван Васильевич оставался у них ночевать.
Надежные люди всюду есть.
Здесь, в Бечевинке, яснее, чем прежде, думалось о несчастьях и бедах, которые случаются чаще не потому, что кто-то ненадежен, или неспособен, или просто дурен, а потому, что мы не знаем об этом. Человек выдает себя не за того, кто он есть. Иногда ничего праведного, ни заинтересованности, ни желания – все видимость. Вместо дела – видимость дела, вместо цели – видимость цели. Ведь знай мы заранее, чего стоил ленивый и трусливый участковый милиционер Васюков со всей своей опергруппой захвата,– жив, жив был бы председатель колхоза...
Побыл я вновь и на могиле Степанова. Ухоженная, опять сноп хлебных колосьев, уже нынешнего, недавнего урожая, памятник аккуратный.
...Ах, какой был бы памятник ему от нас, от всех, самый прочный и светлый, если бы сейчас, после его гибели, мы не лгали друг другу.
И главное – зачем? В очерке ни словом не упоминалась прокуратура, и редакция не ждала от нее никакого ответа. Показать, что прокуратура не в стороне от этой шумной истории? Но мы знаем: прокуратура стоит на страже законности у последней черты, и авторитет ее в нашем обществе столь велик, что не нуждается в искусственной поддержке.
Как же нужно не уважать орган печати, чтобы составлять такую классическую отписку – от первого абзаца до последнего. Но ладно, газета – пусть, тут не до ведомственных обид, как же нужно не уважать само дело, которому ты служишь. Честь и достоинство человеческой личности, на страже которой всегда стояла прокуратура, от прокуратуры же, точнее от некоторых ее работников, приходится защищать.
Самое настораживающее – в том, что сделано все было с легкостью, без всякой нужды. В таком случае, может быть, и лучше, что дело коснулось имени, а не судьбы.
Кого обманываем мы, создавая видимость работы вместо работы, видимость цели – вместо цели?
Кого обманываем мы?
Себя.
Что понравилось мне в письме Потемкина – простосердечие: «Прошу Вас изыскать возможность и публичной реабилитации, если не в вашей, то и областной газете «Красный Север» или районной «Новый путь».
Ему и перед местными журналистами неудобно, он, Потемкин, ведет в газете внештатный юридический отдел. Еще руководит секцией в районном Совете ветеранов войны. Еще он – заместитель секретаря первичной парторганизации нарсуда и прокуратуры. Перед ними, коллегами, тоже как-то неловко. Еще Потемкин – депутат райсовета.
Да просто перед соседями неудобно.
Мы идем с Потемкиным по вечернему Белозерску, он мне рассказывает, а я все смотрю на его левую ногу. От ходьбы она к концу дня опухает. Все эти десятилетия.
Виталий Васильевич – инвалид войны.
Начались зимние школьные каникулы 1943 года, когда он, десятиклассник, пришел в военкомат. Было ему тогда семнадцать.
А всего из Белозерска уходило их в тот день тридцать шесть человек. Тридцать шесть мальчиков. Уходили почти безвозвратно.
Юный Потемкин еще учился на курсах в пехотном училище, когда старший брат его Николай, десантник, погиб. Отец, получив похоронку, умер. Остались мать и пятеро сестер.
Курсы были ускоренные, он вышел рядовым и все звания получал в боях. Первые бои – под Харьковом, на третий день он, пулеметчик, был ранен осколком мины в левый локоть. Это было в августе сорок третьего. После медсанбата – снова бои, форсировал Днепр. И снова в августе, сорок четвертого, под Бухарестом, его опять ранило. Он, уже лейтенант, командовал ротой. Брали высоту, и пулеметной очередью ему пробило левое колено, плечо и правую руку. Солдаты тащили его на плащ-палатке под огнем пять километров.
Медсанбат в Румынии, госпиталь в Бельцах. Ему хотели ампутировать ногу, но он не дал.
Домой приковылял: в правой руке костыль, в левой палочка. Единственный мужчина в доме. Раны еще долго открывались.
– Когда было тяжелее всего?
– А когда по пути к дому лежал на Ярославском вокзале, в Москве, в комнате отдыха. Лежу пластом, только головой могу вертеть. А тут по репродуктору передают вдруг: наша дивизия взяла город – и Москва ей салютует. Вот тогда я заплакал.
...Тридцать шесть мальчиков уходили тогда зимой на войну.
Тридцать из них погибли. Шестеро вернулись.
Все шестеро вернулись инвалидами.
Что ни говорите, как бы он даже ни работал те два своих последних года – пусть даже сдал немного, но тот день, когда уходил,– и грамоты, и цветы, и речи, и все-все это было итогом не этих двух лет, а всей его жизни, прожитой не напрасно.
