другой. Что касается последовательности видов животных, то мы придерживаемся гипотезы, что их высокоразвитые виды произошли из самых низших, ведь до сего дня мы обнаруживаем среди живущих всякого рода простейшие формы жизни. Род гигантских ящеров вымер и уступил место млекопитающим, однако его полноценный представитель – крокодил – по-прежнему живет рядом с нами. Аналогия, видимо, слишком удаленная по времени, ущербная еще и из-за того обстоятельства, что выжившие низшие виды не являются прямыми предками нынешних высокоразвитых. Кроме того, промежуточные звенья, как правило, вымерли и известны только благодаря реконструкции. Зато в области психики сохранение примитивного рядом с возникшим из него преобразованным вариантом настолько часто, что не нуждается в доказательстве примерами. В большинстве случаев его наличие – результат расщепления в эволюции вида. Количественная часть некоей ориентации, побуждения сохраняется в неизменном виде, другая же претерпевает дальнейшее развитие.
Тем самым мы затрагиваем более широкую проблему сохранения в области психики, проблему почти не разработанную, но столь увлекательную и важную, что позволю себе даже без достаточного для этого повода уделить ей немного внимания. С тех пор как мы преодолели заблуждение, что известное нам забывание означает разрушение следов памяти, то есть их уничтожение, мы склонны к противоположному допущению: ничто в психике, некогда сформировавшись, не может исчезнуть, все остается каким-то образом сохранным, а при подходящих обстоятельствах – например, в результате довольно далеко зашедшей регрессии – вновь может выйти на ее поверхность. Это предположение можно прояснить сравнением из другой области. В качестве примера выделим, скажем, историю Вечного города [8]. Историки уверяют нас: древнейший Рим – Roma quadrata – представлял собой обнесенное частоколом поселение на Палатинском холме. За ним последовала фаза Септимонтия – объединения поселков на отдельных холмах. Далее – город, огороженный стеной Сервия. А еще позже, после всех преобразований времен республики и ранней империи, это город, который император Аврелиан обнес новой стеной. Не будем дальше прослеживать преобразования города, а спросим себя, что еще сумеет обнаружить в нынешнем Риме посетитель, наделенный, допустим, самыми полными историческими и топографическими знаниями. Стену Аврелиана он увидит почти неизменной, исключая ее немногочисленные повреждения. В отдельных местах ему удастся обнаружить ставшие видимыми благодаря раскопкам участки вала Сервия. Если он достаточно сведущ – больше, чем современная археология, – то сможет, вероятно, нанести на карту города конфигурацию этой стены и контуры Roma quadrata. От зданий, некогда заполнявших эти пределы, он не найдет ничего или только их незначительные остатки, ведь целиком они давно перестали существовать. Самое большее, что ему могут представить наилучшие знания республиканского Рима, состояло бы в его умении указать место, где находились храмы и общественные здания той поры. Теперь же на их месте руины, но даже не самих зданий, а их новоделов из более поздних времен после пережитых пожаров и разрушений. Едва ли требуется особо упоминать, что все эти останки древнего Рима предстанут как бы вкрапленными в хаос огромного города последних, начавшихся в эпоху Возрождения столетий. Определенно, многие древности еще погребены в городских недрах или под его современными строениями. Это и отличает способ сохранения прошлого, предстающий перед нами в исторических центрах вроде Рима.
А теперь выдвинем фантастическую гипотезу: Рим – это как бы не просто обиталище людей, а некое психическое существо с похожим по длительности и богатству содержания прошлым, в котором ничто, однажды появившись, не исчезает, а по соседству с последними фазами развития бытуют и более ранние. Применительно к Риму это означало бы, что на Палатинском холме по-прежнему возносятся до былых высот императорские дворцы и Септизоний Септимия Севера, карнизы замка Ангела еще несут на себе прекрасные скульптуры, которые украшали его вплоть до нашествия готов, и т. д. Впрочем, более того, на месте палаццо Каффарелли вновь располагался бы, не нуждаясь в сносе, храм Юпитера Капитолийского и притом не только в своем позднейшем виде, в каком его созерцали римляне императорских времен, но и в самом раннем, когда он еще демонстрировал свои этрусские формы и был украшен терракотовыми антификсами. Там, где теперь высится Колизей, мы смогли бы восхищаться еще и утраченным Domus aurea des Nero. На площади Пантеона мы нашли бы не только сегодняшний Пантеон, каким его оставил император Адриан, а на том же фундаменте еще и первоначальное сооружение М. Агриппы. Кроме того, на одной и той же земле располагались бы базилика Святой Марии над Минервой и древний храм, над которым она была воздвигнута. И при этом достаточно было бы, видимо, изменить всего лишь направление взгляда или местоположение, чтобы лицезреть то один, то другой вид.
Понятно, что незачем препарировать дальше эту фантазию, ибо она ведет к чему-то невообразимому и даже абсурдному. Если мы стремимся представить смену исторических событий в пространстве, это осуществимо только посредством их сосуществования в одном и том же месте, а оно не выдерживает двойного заполнения себя. Наша задумка оказывается бесполезной забавой; у нее только одно оправдание: она демонстрирует, насколько далеки мы от того, чтобы отобразить специфику психики с помощью наглядных представлений.
Мы обязаны также разобраться с одной репликой по нашему адресу. Она поднимает вопрос: почему мы выбрали прошлое города для сравнения с прошлым психики? Предположение о сохранении всего минувшего остается в силе и для психической деятельности только при условии, что ее орган сохранился в исправности, а его вещественные компоненты не пострадали ни от травм, ни от воспалений. Но разрушительными воздействиями, сопоставимыми с вызванными этими заболеваниями, изобилует история любого крупного города, даже если у него менее бурное, чем у Рима, прошлое, даже если он, подобно Лондону, вряд ли когда захватывался врагами. Самая мирная биография города включает в себя порчу и замену архитектурных сооружений, и поэтому город заведомо не подходит для такого сравнения с наделенным психикой организмом.
Мы признаем весомость этого возражения, а из-за отказа от впечатляющего действия контраста обращаемся к более близкому объекту для сравнения, а именно к телу животного или человека. Но и в этом случае обнаруживаем те же самые проблемы. Более ранние фазы развития ни в каком смысле не сохраняются, они без остатка включены в более поздние, для которых послужили материалом. Зародыш нельзя обнаружить в зрелом организме; зобная железа, которой обладает ребенок, после полового созревания как таковая заменяется соединительной тканью, сама же она перестает существовать. Правда, в полой кости взрослого человека я смогу заметить контуры детской косточки, но сама она исчезла – она становилась все длиннее и толще, пока не приобрела окончательную форму. При всем том остается в силе утверждение, что сохранение всех предварительных ступеней наряду
