- оказываются имманентными изначальному символизму. По крайней мере, именно богатство форм, в которых развиваются так называемые элементарные структуры родства, позволяет прочесть эти законы в первоначальном символизме. И это позволяет предположить, что, возможно, только наше бессознательное понимание их неизменности позволяет нам верить в свободу выбора в так называемых сложных структурах брачных уз, по закону которых мы живем. Если статистика уже позволила нам увидеть, что эта свобода не реализуется случайным образом, то это потому, что субъективная логика ориентирует эту свободу в ее последствиях.
Именно здесь Эдипов комплекс - в той мере, в какой мы продолжаем признавать его охватывающим своим значением все поле нашего опыта, - можно сказать, в этой связи, обозначает пределы, которые наша дисциплина отводит субъективности: а именно, что субъект может знать о своем бессознательном участии в движении сложных структур брачных уз, проверяя символические эффекты в своеминдивидуальном существовании касательного движения к инцесту, проявляющегося с момента возникновения универсального сообщества
Таким образом, первобытный закон - это тот, который, регулируя брачные узы, накладывает царство культуры на природу, оставленную на произвол закона спаривания. Запрет на инцест - лишь его субъективный стержень, проявляющийся в современной тенденции сводить к матери и сестре объекты, запрещенные для выбора субъекта, хотя полная свобода действий за их пределами еще не полностью открыта.
Этот закон, таким образом, раскрывается достаточно ясно, как тождественный порядку языка. Ибо без номинаций родства никакая власть не способна установить порядок предпочтений и табу, которые связывают и переплетают нить родословной через последующие поколения. И именно путаница поколений, как в Библии, так и во всех традиционных законах, обвиняется как мерзость Слова (verbe) и опустошение грешника.
Мы знаем, к каким разрушениям может привести фальсификация родства, вплоть до диссоциации личности субъекта, когда для поддержания лжи используется принуждение его окружения. Они могут быть не меньшими, если в результате того, что мужчина женился на матери женщины, от которой у него родился сын, этот сын будет иметь в качестве брата ребенка, который является братом его матери. Но если впоследствии он будет усыновлен - и этот случай не выдуман - симпатизирующей ему парой, состоящей из дочери от предыдущего брака отца и ее мужа, он снова окажется сводным братом своей приемной матери, и можно представить, с какими сложными чувствами он будет ожидать рождения ребенка, который в этой повторяющейся ситуации будет одновременно и братом, и племянником.
На самом деле, простое "отставание во времени" (décalage) в ряду поколений, которое производит поздний ребенок от второго брака, в котором молодая мать оказывается современницей старшего брата, может привести к подобным последствиям, как мы знаем, в случае с самим Фрейдом.
Эта же функция символической идентификации, благодаря которой первобытный человек верит, что он реинкарнирует предка с тем же именем - и которая даже определяет попеременное повторение символов у современного человека - поэтому вводит у субъектов, подверженных этим диссонансам в отцовском отношении, диссоциацию Эдипова отношения, в которой следует видеть постоянный источник его патогенных эффектов. Даже когда в действительности она представлена одним человеком, отцовская функция концентрирует в себе как воображаемые, так и реальные отношения, всегда более или менее неадекватные символическому отношению, которое, по сути, ее составляет.
Именно в имени отца мы должны признать поддержку символической функции, которая с самого начала истории отождествляла его личность с фигурой закона. Эта концепция позволяет нам при анализе случая четко отличать бессознательные эффекты этой функции от нарциссических отношений или даже от реальных отношений, которые субъект поддерживает с образом и действием человека, который его воплощает; из этого вытекает способ понимания, который будет иметь тенденцию оказывать влияние на сам способ вмешательства аналитика. Практика подтвердила его плодотворность как для меня, так и для студентов, которых я познакомил с этим методом. И, как при наблюдении за анализом, так и при комментировании демонстрируемых случаев, у меня часто была возможность подчеркнуть вредную путаницу, возникающую из-за его игнорирования.
Таким образом, именно добродетель Слова увековечивает движение Великого долга, экономику которого Рабле в знаменитой метафоре распространил на сами звезды. И мы не должны удивляться тому, что глава, в которой, с помощью макаронической инверсии имен родства, он представляет нам предвосхищение открытий антропологов, должна обнаружить в нем субстанциальное гадание на человеческую тайну, которую я пытаюсь прояснить здесь.
Отождествляемый со священным хау или с вездесущей маной, нерушимый Долг является гарантией того, что путешествие, в которое отправляются жены и товары, вернет в точку отправления в неизменном цикле других женщин и другие товары, несущие идентичную сущность: то, что Леви-Стросс называет "нулевым символом" (symbole zéro), сводя таким образом силу Речи к форме алгебраического знака.
Символы фактически окутывают жизнь человека сетью, настолько полной, что они соединяют вместе, еще до его появления на свет, тех, кто собирается породить его "плотью и кровью"; настолько полной, что они приносят к его рождению, наряду с дарами звезд, если не с дарами фей, форму его судьбы; настолько полно, что они дают слова, которые сделают его верным или отступником, закон поступков, которые будут следовать за ним до самого места, где его еще нет, и даже после смерти; и настолькополно, что через них его конец обретает смысл на последнем суде, где Слово отпускает его бытие или осуждает его - если только он не достигнет субъективного доведения до реализации бытия-для-смерти.
Рабство и величие, в котором живое существо было бы уничтожено, если бы желание не сохраняло свою роль в помехах и пульсациях, которые циклы языка заставляют сходиться на нем, когда путаница языков берет за руку и когда приказы противоречат друг другу в разрыве всеобщего произведения.
Но для того, чтобы это желание было удовлетворено в человеке, необходимо, чтобы оно было признано, через согласие речи или через борьбу за престиж, в символе или в воображении.
В анализе речь идет о появлении в субъекте той маленькой реальности, которую это желание поддерживает в нем в отношении символических конфликтов и воображаемых фиксаций как средств их согласования, а наш путь - это интерсубъективный опыт, где это желание дает о себе знать.
С этого момента становится ясно, что проблема заключается в отношениях между речью и языком в субъекте.
Три парадокса в этих отношениях проявляются в нашей области.
В безумии, какой бы природы оно ни было, мы должны признать, с одной стороны, негативную свободу речи, которая отказалась от попытки признать себя, или то, что мы называем препятствием для переноса, и, с другой стороны, мы должны признать единичное формирование бреда, который - сказочный, фантастический или
