Вступая на ландшафт сознания, читатель приписывает персонажам истории ряд намерений, целей и смыслов и делает выводы об их характере, об их представлении о самих себе, отношении к себе. Термин «ландшафт сознания» удачен, потому что он представляет не только сознание персонажей и автора, но также в значительной степени заполняется сознанием читателя.
Хорошие писатели применяют множество приёмов для того, чтобы привлечь внимание читателей к пробелам на ландшафтах действия и сознания и побудить их заполнить эти пробелы своим воображением и жизненным опытом. С этой целью авторы, например, способствуют зарождению у читателей предположений, догадок. Они также уделяют внимание расположению пробелов в тексте, обеспечивают достаточное количество подсказок и структурируют текст таким образом, чтобы продлить любопытство читателя. Авторы также заботятся о том, чтобы пробелы не были слишком велики, чтобы они не превысили способность читателя осмыслить и заполнить их. Однако пробелы не должны быть и слишком малы, иначе читатель потеряет к ним всякий интерес. Именно подобные приёмы создают основу для драматической вовлеченности читателя в текст. Читателю приходится как следует поднапрячься, создавая виртуальный текст, который всегда, без исключения, во многих аспектах превосходит актуальный текст. Брунер цитировал Изера (Iser W., 1978), который использовал термин «неопределённость» для описания этого качества литературного текста: «Именно элемент неопределённости способствует взаимодействию текста с читателем — в том смысле, что неопределённость и текст побуждают его участвовать как в порождении, так и в понимании намерения, заложенного в данное произведение» (Там же. С 61).
Обобщая такое понимание функции неопределённости, Брунер (Bruner, 1986) пишет о том, что именно эта «относительная неопределённость текста» позволяет «существовать целому спектру актуализаций...», и таким образом «...литературные тексты, скорее, запускают процессы смыслопорождения, чем формулируют и обозначают смыслы» (Bruner, 1986. С. 24).
Тексты и жизнь
Представление о двойном ландшафте в структуре литературного текста так привлекло меня потому, что меня интересовали нарративная метафора и процессы смыслопорождения. Мой интерес к нарративной метафоре основывается на предположении, что люди осмысляют свой опыт переживания жизненных событий, включая их в определённые рамки, схемы понимания (фреймы [7]), и именно структура нарратива, повествования, обеспечивает рамку, основу для осознания смысла происходящего в повседневной жизни. Подобное предположение связано с убеждением о том, что идентичность человека конструируется именно в процессе выслушивания и рассказывания историй о своей жизни и жизни других людей. Представление о ландшафте действий и ландшафте сознания делает более понятным факт участия людей в процессе порождения смыслов в контексте нарративных фреймов.
Позаимствовав представление о двойном ландшафте из теории литературы, я не утверждаю, что жизнь всего лишь текст. Но, как и многие другие, я убеждён, что можно провести параллели между структурой литературного произведения и структурой смыслопорождения в повседневной жизни. Понятия ландшафтов действий и сознания кажутся важными, имеющими прямое отношение к пониманию того, каким образом люди осмысляют собственную жизнь, как они создают свои личные истории и как идентичность людей конструируется в процессе повседневных действий. Более того, эти понятия представляются мне особенно важными для терапии. Я считаю, что терапия в первую очередь имеет дело с переформулированием, новым развитием личных историй (нарративов) и реконструкцией, преобразованием идентичности.
Тексты и терапевтическая практика
Между структурой литературных произведений и структурой терапевтической практики могут быть проведены и дополнительные параллели. Авторы текстов привлекают внимание читателя к пробелам в сюжетной линии и побуждают читателя заполнить их усилием своего разума, воображения, привлекая свой жизненный опыт. В результате мы получаем развитие насыщенной истории. Терапевты, которые ставят во главу угла развитие богатой, насыщенной истории в своих беседах с людьми, желают то же самое. Они привлекают внимание людей к пробелам в сюжетах их жизней. Обычно эти бреши заключены в так называемых «подчинённых историях [8] в жизни людей. Терапевты, стремящиеся создать контекст для насыщенного описания предпочитаемых людьми историй, побуждают их заполнить эти пробелы усилием собственного разума, воображения, привлекая собственный жизненный опыт. Они поступают также, как хорошие писатели, которые уделяют достаточно внимания расположению пробелов в тексте. Терапевты сосредотачиваются на том, чтобы простроить «систему опор» (scaffolding) [9] в зоне пробелов, заботясь о том, чтобы пробелы не были слишком большими не превышали бы силы и возможности людей в их осмыслении и заполнении. При этом бреши не должны быть настолько малы, чтобы люди потеряли к ним интерес. Если это удаётся, то люди получают опыт хорошей работы в контексте терапевтических бесед и глубоко вовлекаются во многие прежде игнорируемые события своей жизни.
Понятия ландшафта действия и ландшафта сознания оказались просто бесценными для развития моей терапевтической практики. Они обеспечили основание для оттачивания и развития терапевтических бесед, способствующих насыщенному описанию истории, и дали возможность создать карту, которая позволила придать облик этим беседам и отслеживать их развитие. Терапевтические беседы способствуют богатому, подробному, насыщенному описанию и развитию альтернативных историй, следы которых всегда присутствуют в том, как люди рассказывают о своих переживаниях. По мере того как эти следы выявляются и «уплотняются» [10], насыщаются деталями, становится всё более очевидным, что жизнь людей представляет собой множество сосуществующих одновременно историй [11]. В настоящей главе я проиллюстрирую подобные беседы и дам комментарий о значимости понятий ландшафта действий и ландшафта сознания при проведении таких бесед.
Применяя эти понятия для терапевтической практики, я заменил термин «сознание» термином «идентичность». Я сделал это потому, что вокруг понятия «сознание», которое я использовал в своей работе, образовалась путаница. Иногда его понимали как осознание несправедливости, которую пережил человек. Иногда это понятие истолковывалось как некий механизм разума, используемый в ходе принятия решений; в иных случаях слово «сознание» понимали как осознанные действия по контрасту с действиями, которые были продуктами «бессознательного». Во избежание путаницы в этой главе я буду использовать выражение «ландшафт идентичности», признавая тем не менее, что термин «идентичность» представляет собой только часть того, что подразумевается под термином «сознание» при его использовании для анализа литературных текстов, равно как и только часть того, что можно было бы иметь в виду при его применении для понимания развития насыщенных историй в терапевтическом контексте.
