Европы и между ними будут отягощать человечество еще долгое время. Но кое-кто дерзал надеяться на что-то другое. От крупных, господствующих в мире наций белой расы, которым выпало руководить родом человеческим и одновременно заботиться об общемировых интересах, состоящих в созидании технического прогресса по овладению природой, а также художественных и научных ценностей культуры, ожидали, что уж они-то вроде бы способны улаживать недоразумения и конфликты интересов иным путем. Внутри каждой из этих наций были установлены высокие нравственные нормы для отдельного человека, в соответствии с которыми он был обязан устраивать свою жизнь, если хотел оставаться членом культурного сообщества. Эти зачастую излишне строгие предписания требовали от него многого – значительного самоограничения, далекоидущего воздержания от удовлетворения влечений. Прежде всего ему было отказано в использовании огромных преимуществ, которые обеспечивали применение лжи и мошенничества в соревновании с ближними. Цивилизованное государство считало такие нравственные нормы основой своей стабильности, оно принимало серьезные меры, когда осмеливались на них посягнуть, зачастую объявляло недопустимым даже их проверку силами критического разума. То есть можно было предположить, что оно само намерено их уважать и не собирается ничего предпринимать вопреки им, дабы не оказаться в противоречии с основами собственного существования. Правда, в конце концов можно было заметить, что в эти цивилизованные нации вкраплены определенные национальные меньшинства, в общем и целом нежелательные и потому только с неохотой, с ограничениями допускаемые к участию в совместной культурной деятельности, в отношении которой они проявили достаточную пригодность. Впрочем, можно было полагать, что сами большие народы настолько прониклись пониманием сходства с ними и приобрели столько терпимости к их отличиям, что для них «чужое» и «вражеское» уже, видимо, не сливались в одно понятие, как во времена классической древности.
Доверившись этому единению цивилизованных народов, несчетное число людей сменило свое место жительства в отечестве на проживание на чужбине и связало свое существование с товарищескими отношениями между близкими народами. Тот же, кого жизненная необходимость не приковала навсегда к одному месту, имел возможность из достоинств и привлекательных черт стран с развитой культурой составить новое, великое отечество, в котором чувствовал себя вольно и безопасно. Так, он наслаждался синим или серым морем, красотой снежных гор или зелеными лугами равнин, очарованием северных лесов или великолепием южной растительности, атмосферой ландшафтов, с которыми были связаны великие исторические воспоминания, и тишиной девственной природы. Это новое отечество было для него еще и музеем, наполненным всевозможными сокровищами, созданными на протяжении многих столетий и оставленных художниками всего цивилизованного человечества. Переходя из одного зала этого музея в другой, он имел возможность, беспристрастно оценивая, установить, какие различные типы совершенства сформировали смешение кровей, история и своеобразие матери-земли у его очередных соотечественников. В одном месте превыше всего проявилась холодная непреклонная энергия, в другом – грациозное искусство украшать жизнь, в третьем – чувство порядка и закона или другие качества, сделавшие людей властителями земли.
Не забудем также, что каждый гражданин цивилизованного мира создал для себя особый «Парнас» и «Афинскую школу». Среди великих мыслителей, поэтов, художников всех наций он отобрал тех, которым, по его разумению, был обязан всем лучшим, что открывало ему доступ к наслаждению жизнью и к ее пониманию, и распространил свое уважение на них, на бессмертных классиков, как и на хорошо знакомых мастеров его родного языка. Ни один из этих гигантов не казался ему чужим только из-за того, что говорил на другом языке, – ни бесподобный исследователь человеческих страстей, ни прекраснодушный мечтатель или могучий и грозный пророк, ни утонченный насмешник, и никогда он не упрекал себя при этом в измене собственной нации и любимому родному языку.
Довольство цивилизованного сообщества время от времени нарушали голоса, предостерегавшие, что из-за застарелых противоречий война среди его членов неизбежна. В это не хотели верить, ведь как представить себе такую войну, коль скоро она все же должна была произойти? Как удобный случай продемонстрировать прогресс в чувстве общности людей, с тех пор как греческие амфиктионии запретили разрушать принадлежащие к союзу города, вырубать их оливковые деревья и перекрывать им воду. Как военный поход рыцарей, желающих ограничиться установлением превосходства одной стороны, избегая – насколько можно – тяжелых страданий, которые не могли ничего добавить к этому решению; с полной безопасностью для раненых, которые вынужденно выбывали из борьбы, и для врачей и санитаров, посвятивших себя их излечению. Естественно, при полном уважении к не участвующей в войне части населения, к женщинам, далеким от военной профессии, и к детям, которые, повзрослев, станут друзьями и сторонниками каждой из сторон. А также при сохранении всех международных организаций и институтов, которые олицетворяли цивилизованное сообщество мирного времени.
Такая война все равно несла бы с собой достаточно ужасного и труднопереносимого, но не прервала бы развития этических отношений между крупными субъектами человечества – народами и государствами.
Теперь война, о которой мы не хотели думать, разразилась и принесла разочарование. Благодаря значительному усовершенствованию оружия нападения и защиты она не только более кровопролитна и изобилует потерями, чем какая-либо война прежде, но по меньшей мере так же жестока, упорна, беспощадна, как любая прежняя. Она отбрасывает все ограничения, ради которых заключают договоры в мирное время и которые назвали международным правом, не признает преимуществ раненых и врачей, различия между мирной и воюющей частями населения, прав частной собственности. В слепой ярости, словно после нее не должно быть ни будущего, ни мира среди людей, она сокрушает все, что оказывается на ее пути. Она разрывает все узы общности среди воюющих друг с другом народов и угрожает оставить после себя озлобление, которое на долгое время сделает невозможным возобновление былых связей.
Она также извлекла на свет труднообъяснимый феномен – цивилизованные народы настолько мало знают и понимают друг друга, что могут с ненавистью и отвращением отворачиваться друг от друга. Более того, одну из великих цивилизованных наций все сообща так невзлюбили, что предпринимаются рискованные попытки исключить ее за «варварство» из цивилизованного сообщества, хотя она с давних пор демонстрировала свою компетентность с помощью самых великолепных достижений. Мы живем надеждой, что беспристрастная историография докажет, что именно эта нация, на языке которой мы пишем, за победу которой сражаются люди, дорогие нам, меньше всего провинилась перед законами человеческой цивилизации. Хотя кто в такое время вправе выступать судьей по собственному делу?
В некотором роде народы представлены государствами, которые они образовывают, эти государства – правительствами, которые ими руководят. Отдельный гражданин того или иного народа может во время этой войны с ужасом констатировать то, что еще в мирное время ему при случае
