Как пишет автор «Двояких речей», «если бы кто-нибудь приказал людям свалить в кучу все, что они считают позорным, а затем предложил бы любому забрать из этой кучи то, что ему кажется приличным, не осталось бы ничего».
Философы, теологи и политики давно обсуждают моральные истины. «Америка останется маяком свободы для всего мира, пока держится тех моральных истин, что лежат в самом сердце ее исторического опыта»1, — говорил папа римский Иоанн Павел II. «Христианство, — сказала однажды Маргарет Тэтчер, — включает в себя множество великих духовных и моральных истин иудаизма»2. «Моральные истины, которыми должно руководствоваться справедливое общество, доступны всем», — заявил еще не ставший кандидатом в президенты США от Республиканской партии Рик Санторум3.
Прочие люди, наверное, прибегают к этому довольно торжественному термину не так уж часто, но при этом мы склонны считать определенные моральные воззрения самоочевидными истинами:
Красть дурно.
Жертвовать на благотворительность хорошо.
Нужно помогать людям, попавшим в беду.
Однако, как любезно показывает нам автор «Двояких речей», моральная истина одного человека для другого будет культурным недоразумением. Сегодня мы особенно четко это видим на примере несходных этических ценностей, принятых в разных сообществах. Культуры с разных концов мира придерживаются строго противоположных взглядов на такие предметы, как эвтаназия, секс и аборты, на то, как должны одеваться женщины, что можно есть, как следует распределять ресурсы и как обходиться с преступниками. Кроме того, моральные истины меняются со временем: в последние десятилетия мы видели мощные сдвиги во мнениях о гомосексуализме и атеизме. Разница между хорошим и дурным не выбита в камне.
Социопсихолог Джонатан Хайдт выделяет шесть моральных основ, которые актуализируются в разных культурах. Либералам, отмечает Хайдт, важны справедливость, человечность и свобода, а вот консерваторы в противовес этому выдвигают власть, верность и священный долг. Согласно Хайдту, мы все являемся на свет с одним набором основ, но общества стимулируют нас ориентироваться на разные их комбинации. И если есть общие моральные концепты, мы применяем их весьма разными способами.
Моральный концепт, подверженный эволюции и бытующий в разных культурных вариациях, можно рассматривать как конкурентную правду. И, как и прочие конкурентные правды, моральные истины могут стать инструментом манипуляции. Умелые коммуникаторы — особенно из тех, кому доверено блюсти общественную нравственность, — могут формировать реальность для всех нас, представляя предметы, события и даже личности в нужном им моральном свете.
Эликсиры Сатаны
Ада Лавлейс — герой математиков и знамя феминисток. Ссылаясь на ее работу об аналитической машине Чарлза Бэббиджа, некоторые считают Аду Лавлейс первым программистом. Кроме того, она была наркоманкой. Ада страдала приступами астмы и расстройствами пищеварения, и врачи прописали ей для обезболивания лауданум и опий. В результате у нее возникла зависимость, продлившаяся до конца ее короткой жизни. В этом Ада Лавлейс была не одинока. Лауданум, разновидность опиума, в XIX в. широко применялся как анальгетик. Мэри Тодд Линкольн, жена президента США, также страдала зависимостью. Как и Сэмюэл Тэйлор Кольридж. Лауданум постоянно принимали Чарльз Диккенс, Льюис Кэрролл, Джордж Элиот, Брэм Стокер и многие другие. Борец против работорговли Уильям Уилберфорс предпочитал снимать боли в животе опием. Лекарства с опием вроде «Успокоительного сиропа матушки Бейли» давали даже младенцам. В те же годы королева Виктория и папа Лев XIII увлекались, как говорили, «вином Мариани», в котором на жидкую унцию вина приходилось 6 мг кокаина. Безалкогольный напиток с кокаином появился на рынке в 1886 г. под броским названием «кока-кола». В 1890-х торговая компания Sears Roebuck за полтора доллара продавала кокаиновый набор, включающий флакон с кокаином и шприц для подкожных инъекций.
Ни кокаин, ни опиум никоим образом не считались аморальными. Тысячи лет опьяняющие и галлюциногенные вещества растительного происхождения были в обиходе почти у всех культур нашей планеты.
Перенесемся во вторую половину XX в., и вот уже нет в голливудских фильмах худшего злодея, чем наркоторговец. Даже дон Корлеоне, крестный отец мафии, не останавливающийся ни перед рэкетом, ни перед шантажом, ни перед запугиванием, ни перед пытками, ни перед убийством, не опускается до торговли наркотиками. Немногим лучше отношение и к потребителям: начальник полиции Лос-Анджелеса Дэрил Гейтс на сенатских слушаниях в 1990 г. сказал, что людей, хотя бы иногда принимающих наркотики, «нужно брать и стрелять». Позже он добавил, что употребление наркотиков — это «государственная измена»4. За несколько десятилетий традиционные растительные препараты превратились из морально нейтральных средств, обладающих заметной лекарственной и рекреационной ценностью, в чистое воплощение зла.
Почему? И как это произошло?
В Британии законодатели, приняв во внимание вполне реальные риски для здоровья употребляющих, обязали маркировать кокаин и опиаты как яды, но ни одно из веществ не запретили. В США высокий уровень наркозависимости в конце XIX в. заставил общество испугаться потенциальных масштабов злоупотребления наркотиками. Тем не менее в 1906 г. Американская медицинская ассоциация по-прежнему не видела ничего дурного в том, чтобы одобрить недавно изобретенное вещество под названием «героин» для медицинского применения. В обществе в целом принимать опиаты или кокаин считалось скорее неразумным, чем аморальным.
Потом все изменилось.
В первые десятилетия XX в. стали появляться международные соглашения и установления, регулирующие производство, продажу и употребление наркотиков. «Одновременно с этим, — пишет профессор Центрально-Европейского университета, специалист по сравнительной политологии Джулия Бакстон, — правительства разных стран развернули совместную кампанию демонизации наркотиков и тех, кто их употребляет, всемерно поддерживавшуюся печатными и эфирными медиа… Как в США, так и в Европе антинаркотическая пропаганда упирала на связь опасных веществ с пугающими группами “других” и преступностью»5.
Связь запрещенных веществ с «другими» — этническими меньшинствами, гомосексуалистами, художниками, а позже — демонстрантами, выступающими против войны, — это особенно отвратительная страница в истории борьбы с наркотиками. «Черные кокаиновые “торчки” — новая беда Юга» — гласил в 1914 г. заголовок статьи в The New York Times, описывающей разгул «убийств и безумия» среди «негров из низших классов»6. «Большинство нападений на белых женщин на Юге — прямой результат одурманивания негритянских мозгов кокаином», — заявлял Кристофер Кох, глава Фармацевтического управления штата Пенсильвания7. Американский опиумный инспектор утверждал, что кокаин «применяли для растления юных девочек дельцы, занимающиеся белой работорговлей»8. Журнал Good Housekeeping устрашал читателей, объявляя, будто «цветные старики» продают кокаин «под названием “снежок” или “кокс” школьникам на переменах»9.
В 20-е и 30-е гг. XX в., как пишет Сьюзен Спикер в Journal of Social History, «авторы привычно именовали наркотики, их потребителей и продавцов злом и нередко утверждали или подразумевали существование разветвленного заговора злодеев, стремящихся пошатнуть американское общество и его ценности путем вовлечения людей в наркозависимость»10. В Европе наркотики подобным образом связывали с марксистами.
США не прекращали пропагандистскую войну с наркотиками, и особенно резкие всплески паранойи наблюдались при президентах Никсоне и Рейгане. «Наркопреступность изобретательна… Она день за днем упорно придумывает новые и все более ловкие способы красть жизни наших детей», — возвещала Нэнси Рейган в ходе своей кампании «Просто скажи нет»11. В 2016 г. Дэн Баум в статье для Harper’s Magazine цитировал шокирующее признание Джона Эрлихмана, советника Никсона по внутренней политике:
