3. Как в классическом случае выгоды от болезни, страдание «вознаграждается». Пока человек страдает, он получает больше любви и внимания. Благодаря болезни, например, инфаркту, человек становится как бы более значительным. Все вертится только вокруг него и его болезни.
4. Страдание «возносит» человека на другую позицию. Раз он страдает, он кажется себе лучше окружающих, что приводит к появлению некой (в большинстве случаев неосознанной) претензии. Поскольку эта претензия не имеет под собой никаких оснований, она не может быть удовлетворена, что, в свою очередь, снова укрепляет человека в роли страдающей жертвы. «Никто меня не понимает» или «все против меня» — таковы основные убеждения «хронических» жертв, остающихся в плену порочного круга страданий.
Так, в христианстве страдание за других имеет высокий ранг. Мученичество, в известной степени, хорошая предпосылка для причисления к лику святых. 5. Страдание может получать общественное признание и давать ощущение принадлежности к некой группе. «Бедные брошенные женщины» пользуются поверхностным сочувствием общества, а вот «брошенные мужчины» пока не имеют общественно признанного права на страдание. «Брошенные женщины» образуют группу, которая дает им сострадание, подтверждение и мотивацию. Отказавшись от роли жертвы, женщина перестает принадлежать к этой группе. При всех своих положительных аспектах, тому же риску подвержены и группы самопомощи. Зачастую, если хочешь быть членом группы, групповая идентичность велит страдать.
6. В большинстве случаев страдание характеризуется пассивностью. Выйти из пассивного состояния — значит стать активным и отказаться от роли жертвы. Занять активную позицию в данном контексте означает взять на себя ответственность и «приняться за дело». По моим наблюдениям, в случае семейных переплетений, где имеет место вина в предыдущих поколениях (убийство, санкционирование убийства, лишение собственности и т. д.), страдающим особенно трудно стать активными. Для этих случаев характерны такие симптомы, как безуспешность и безработица. Сохранение роли жертвы нужно этим людям для того, чтобы «не стать таким, как отец или дед».
7. В весьма спорной интерпретации страдание способно восстанавливать собственную невиновность. Боясь признать свою вину, человек «прячется» в роль жертвы и внешне снова становится невиновным. В качестве примера можно указать на роль многих людей в Третьем рейхе, которые после войны объявили себя жертвами, которые «были тут ни при чем». Эта позиция стала почти массовым феноменом и долгое время признавалась обществом. Такое отрицание собственной вины преступниками приводит к новым страданиям в следующих поколениях.
8. Часто случается так, что, компенсируя непризнанную вину преступников-предков, представители уже следующих поколений испытывают беспочвенное чувство вины. Такие переплетения приводят к тому, что эти люди упорно остаются в роли жертвы. Отказавшись от этой роли, из лояльности к жертвам предков человек чувствует себя предателем. Только когда он допустит в своей душе любовь к преступнику, он сможет оставить его поступки на его совести. Тогда исчезнет и необходимость жертвовать собой.
Что касается потомков жертв, то из лояльности к предкам они тоже остаются в роли жертв. Их симптомы аналогичны: тяжелые формы болезней и депрессия.
В каждой из приведенных выше ситуаций страдающим можно задать вопрос: «Что будет после того, как страдания закончатся?» Прекращение страданий всегда связано с некими последствиями, которые нельзя не учитывать.
Приведу два примера.
Состоянию «я страдаю, потому что у меня скучная работа и маленькая зарплата» можно положить конец, сменив место работы. Если это связано с необходимостью переезда, на что человек пойти не готов, то ему проще продолжать страдать, чем собрать чемодан.
Если депрессия стала причиной досрочного выхода на пенсию, то с выздоровлением человеку придется вернуться на работу и, соответственно, лишиться права на получение пенсии. С материальной точки зрения его положение может ухудшиться, поэтому, вполне вероятно, он предпочтет страдать и дальше.
«Страдать легче, чем решать», — говорит Берт Хеллингер.
Я убеждена, что в любом симптоме и любой болезни можно найти свой смысл. Однако этот смысл не универсален, он всегда субъективен и зависит от ситуации пациента и его отношений в системе. Поэтому, например, головную боль нельзя однозначно объяснять тем, что ты над чем-то «ломаешь голову». Головная боль может означать самые разные вещи, в зависимости от того, при каких условиях человек ее испытывает и какие последствия это имеет для него и его окружения. Смысл, заключенный в болезни, невозможно обобщить, он всегда индивидуален. Я даже готова пойти дальше и сказать, что пациент сам способен найти в своей болезни некий смысл. Помочь увидеть и осознать эту осмысленность может метод семейной расстановки.
В работе со смыслом симптома или болезни существуют определенные базовые правила (но не схема!) того, как превратить эту осмысленность в целительную силу. Поиск смысла болезни часто понимают превратно (в соответствии с нашим современным принципом оплаты по труду): «Раз уж ты болен, изволь кое-чему научиться».
В некоторых ситуациях подобная навязанная схематичная осмысленность может только усилить чувство вины и ничего больше. Смысл, который я видела и ощущала во время семейных расстановок, намного шире. Он является выражением переплетений, возникающих из любви. То есть это нечто совершенно иное, нежели «изволь научиться» в смысле «изволь сделать».
Принципиально важно, является ли болезнь потенциально смертельной (например, рак) или она «всего лишь» причиняет страдания (например, нейродермит). Разница заключается здесь в осознании конечности жизни: потенциально смертельные заболевания всегда серьезнее, поскольку они ближе к смерти. Как правило, можно сказать, что чем серьезнее заболевание, тем глубже переплетение и тем сильнее лояльность по отношению к системе. Терапевтические возможности в таких случаях ограничены, поэтому мне пришлось научиться с уважением относиться к тому, что невозможно изменить, хотя, как врачу и терапевту, это всякий раз дается мне с огромным трудом.
В случае тяжелого, возможно даже смертельного, заболевания принятие «того, что есть» способно оказать благотворное влияние. Пусть исцеление невозможно, но в позиции пациента может произойти решающая перемена. Признав, что эта болезнь ведет к смерти, оставшееся ему время человек проживает намного интенсивнее, яснее и богаче.
Только сопровождая смертельно больных пациентов, я по-настоящему осознала, что все мы умрем, вне зависимости от того, страдаем мы каким-либо органическим заболеванием или нет. Эти больные научили меня тому, что созерцание смерти делает жизнь намного более интенсивной. Принятие того, что все имеет свой конец, способно изменить и качество жизни, и качество расставания с ней. Приведу пример.
В расстановке пациентки, страдающей тяжелым сердечным заболеванием, были поставлены она сама, жизнь и смерть. Жизнь смогла посмотреть на клиентку дружелюбно, только когда должное признание получила смерть.
После рождения самое главное в жизни — это смерть. Приведу цитату из Хеллингера: «Связь является неотъемлемой частью свободы, равно как граница является неотъемлемой частью полноты». Если я смотрю на смерть как на границу жизни (чем она, на наш взгляд, и является), тогда осознание конца становится предпосылкой для того, чтобы жить и наслаждаться полнотой жизни. Мне постоянно встречались люди, которые говорили: «Когда мне будет шестьдесят, я сделаю то-то и то-то» или: «Вот выйду на пенсию, тогда займусь тем-то и тем-то». Так многие откладывают жизнь на потом, вместо того чтобы жить каждый день. Как правило, с выходом на пенсию нажать на переключатель не удается. Часто оказывается, что «потом» человек так же мало способен наслаждаться жизнью, как и «до того». Иногда эти планы нарушает смерть, поскольку с окончанием трудового периода жизнь, кажется, теряет всякий смысл. Сознание конечности жизни подразумевает не только печаль о былом и «не прожитом», но и возможность наслаждаться полнотой жизни и «жить каждую секунду».
Смерть — тема страшная, запретная. Однако в семейной расстановке со смертью обращаются совершенно спокойно, ее включают в происходящее, поскольку это неминуемая часть нашей жизни. Если повернуться к смерти лицом, оказывается, что она дружелюбна и совсем не зла. В песне Шуберта «Девушка и смерть» смерть говорит умирающей девушке: «Не унывай, я не страшна, ты будешь тихо спать в моих объятьях».
Когда я проводила свои первые семейные расстановки, я боялась включать в них смерть. Лишь только когда я сама разобралась для себя с конечностью жизни, я смогла спокойно работать с этой темой и этой фигурой. Нередко включение в расстановку смерти приносит даже большое облегчение. Смерть всегда предстает безучастно-приветливой.
