мытарствах по сложной и беспокойной жизни и о многих бывших с нею несправедливостях.
Потом она спорила с отцом, выдумывая его собственные обвинения, похожие уже на на мамины, а скорей на ее собственные, и находя оправдания или хотя бы объяснения, воображала, как он их не принимает и предосудительно качает головой.
Так целый день Алена наводила порядок только на одной кухне. Но почти ничего не добилась: паутина все дрожала на окне, до махровых точек плесени в углу на потолке она добраться не могла, а почерневший жир, въевшийся в шероховатую стену возле мойки можно было выжечь только ядерным взрывом.
К вечеру Алена вовсе обессилела и свалилась на свою кушетку.
Дерево покачивалось за окном, а градусник недвижно показывал свою красную линеечку температуры, которая теперь была не на минус двадцати семи, и потому градусник снова сделался чужим и бессмысленным.
Отлежавшись немного и набрав полную душу защитной бездумности, она поднялась, пробралась к шкафу и выбрала блузку на завтра – впереди рабочая неделя.
Блузка выпала из рук, угодив в пушистое пятно пыли под батареей.
Не поднимая ее, Алена наугад втащила следующую. Теперь утюг.
Но… Бросив тряпку на стол, Алена снова вернулась в постель, завернулась в одеяло как мумия и уединилась от этого мира, отвернувшись к стене. Теперь даже холодильник не казался ей ценным союзником, потому что не был ее родственником, не был ее другом. Не был даже чужим человеком.
Теперь все еще бессмысленнее, чем было раньше.
Как не велики наши расстояния, а отец примчался вскоре. И, хотя Алена чуть ли не каждое мгновение ожидала его с трепетом и ужасом, а звонок в дверь резанул ее по сердцу совершенно неожиданно.
Вопреки ее представлениям и вывертам фотогеничности, отец оказался достаточно крепким, бодрым, даже молодым по-своему, хоть и с проседью, мужчиной, с дружеским, заинтересованным взглядом и той властной хваткой, какая бывает у начальников, докторов или школьных учителей физкультуры.
Вскользь он оглядел крошечную, замызганную квартирку, выбрал себе место, захватив мамин диван и поставив рядом с ним свои чемоданы. Потом усадил Алену в кресло, по-хозяйски сбросив с него грязные вещи на пол, и уставился с почти медицинской проницательностью:
– Ну, рассказывай, – кивнул он, будто собирался как ни в чем не бывало продолжить когда-то начатую в мессенджере беседу.
Но Алена не рассказывала. Она молча смотрела на этого чужого, властного человека и даже из вежливости не силилась улыбнуться. Потом и вовсе встала и ушла в ванную, заперлась и просидела там не меньше получаса.
Теперь она горько сожалела о том случайном «Да».
Когда она решилась выйти из своего уединения, отец уже ждал ее в прихожей:
– Прости, – сказал он, по-детски смешно смутившись, потупившись и даже не объясняя, за что просит прощения. – Я больше не буду…
Но Алена поняла за что. Она вздохнула и привычно отгородилась:
– Да ничего.
– А пойдем… куда-нибудь? – он бережно взял ее за руку. – Знаю, что не охота, но это нужно. Вроде лекарства. Обещаю, если не понравится, больше не предложу.
Если бы не его «больше не предложу», она бы не согласилась. Но так… Она решила, что выполнить его просьбу однажды – это самый короткий путь к покою.
И он отвел ее в какую-то местную кафешку, которую Алена раньше даже не замечала.
Кафе оказалось по-своему уютным. Отец шутил, рассказывал о своей жизни и планах и совсем не касался Алены, ее депрессии и ее бед, своего прошлого, мамы или каких-нибудь несчастий.
При близком общении он выглядел вовсе не властным. Просто твердым. Глаза его – проницательные и умные, как у человека, который уже все знает, но для вида расспрашивает, всегда смотрели улыбаясь. А главное, они никогда не сердились, не осуждали, не оценивали.
Домой они вернулись поздно уже почти знакомыми, почти родственниками, по крайней мере дальними.
Ночью отец не храпел, но дышал так громко, что отвлекал Алену от привычной холодильной колыбельной, доносившейся из кухни.
Что теперь ценно и за что уцепиться, чтобы не рассыпаться на атомы под давлением всей это реальности? Теперь обыкновенные «зацепки» казались такими простенькими и пустыми, что совершенно не работали, а оптимизм и твердая уверенность отца казались сильным летним ветром. Теплым, но напористым и от того опасным.
Когда на следующий день Алена чуть живая добралась до дома после работы, попасть в свою прежнюю квартиру она уже не смогла – отец изменил ее, ибо не только прибрался, вычистил и выскоблил все, что требовало чистки, но и наклеил на кухне новые обои с наивным солнышками и желтым цыплятами.
Грубая попытка.
Алена знала, что тут ей, пожалуй, следовало бы раздразиться, но она… улыбнулась.
– У тебя бывало, что к каким-нибудь знакомым звукам или запахам привязывалась ассоциация? – спросил отец, подавая ужин, который приготовил из полуфабрикатов. – Ну, например, я слушал одну кассету в девяностые и читал книгу про Дракулу. Прошло много лет, и я случайно услышал песню из того альбома. И, представляешь, с этой песней мне вспомнилась книга, граф Дракула, мрачная архитектура и вообще все, что я чувствовал. Бывало такое?
Алена задумалась. Меньше всего сейчас она хотела бы болтать ниочем с приезжим издалека родственником: после тяжелого дня среди людей ей хотелось только спрятаться под одеяло и пропитаться тишиной и монотонностью.
– Да, – ей припомнился Новый год. – Всегда помню елку, когда пахнет мандаринами.
– Вот! – оживился отец. – Вот так мы окружаем себя такими «узелками». Поэтому, если «депрессуха», надо изменить все вокруг. Все, что только можно, потому что все оно давно прилипло к депрессии. В виде ассоциаций, конечно. Но духу на это не хватит – оно ж давит душу, не до этого. Поэтому хорошо, если есть кто-то, кто изменит вокруг тебя все, чтобы удалить эти ассоциации из твоего окружения. Понимаешь? Можно, этим «кто-то» буду я?
Алена улыбнулась для виду, кивнула неопределенно, делай, мол, что хочешь.
Может и напрасно, потому что через несколько дней от прежней квартиры остался только адрес: теперь здесь был другой потолок, другие стены, мебель стояла по-другому, пустоты заполнились светильниками, картинками и безделушками, а окна легкими тюлями и светлыми шторами.
– Тебе нужно много света, – почти виновато извиняясь, пояснил отец, проводя перед нею экскурсию по ее собственному жилищу. – Ты же моя… Моя дочь. А я люблю, когда светло, я южный человек. И вот…
Он включил белые неоновые лампочки, и комната залилась светлым, уютным летним днем. Алена не сдержала улыбки, она будто поместилась в другую реальность –
