Страдание необходимо для роста осознанности относительно целостной картины заболевания и развития личности. К такому заключению мы пришли, обсуждая смертное переживание. Мы никогда не узнаем, осознанию скольких возможностей воспрепятствовало идеалистическое определение здоровья. Можно предположить, что оно значительно повредило смертному переживанию, так как сопутствующее ему страдание было резко остановлено патологическим предубеждением, не оставлявшим места для страдания в своем представлении о здоровье. Мысль о том, что сделало это же самое представление о здоровье с собственным развитием врача, также не вызывает радости.
Если неправильное функционирование и страдание рассматриваются только патологически, врач не дает себе возможности ощутить собственные раны. В древности врач лечил через свое собственное страдание, как в свое время это делал Христос. Незаживающая рана становилась источником исцеления. Цель обучающего анализа заключается не просто в оздоровлении личности аналитика, но и в том, чтобы вскрыть его собственные раны, дабы дать возможность истечь его состраданию. Но врач уже давно не работает на эмоциональном поле, так как его предрасположенность к научной патологии стремится отстранить его от понимания страдания ради объяснения болезни. Он уже давно не пользуется древней максимой: "Врач, исцели себя сам". Врачи зарекомендовали себя плохими пациентами, возможно, потому, что утратили способность быть ранимыми. Идея здоровья оказалась настолько фальсифицированной, что врач не может вылечить самого себя, начиная с собственных психических заражений, ран и страхов. Логос страдания невозможно описать в учебнике по патологии, использующем клиническую терминологию для описания душевных переживаний; он принадлежит также областям религии, философии и психологии.
Подобно тому, как боль и страдание отличаются друг от друга, причинение вреда и ранение также не являются одним и тем же. Когда аналитик оставляет незаживленными собственные раны, он не причиняет боли себе самому. Когда история души вновь и вновь возвращается к своим болезненным ранам, к фундаментальным комплексам, она делает это для извлечения из них новых смысловых значений. Каждое возвращение раскрывает их, и они начинают сочиться заново, хотя это никоим образом не нарушает заповеди primum nihil nocere.[15] Если бы аналитик мыслил подобным образом и пытался залечить раны, свои или пациента, говоря, что то или это — уже закрытое дело, он снова следовал бы медицинскому принципу лечения. Неправильное лечение или правильное, но в неподходящее время, причиняет больше вреда, чем открытая рана. Рана, как часто говорит нам поэзия, — это уста, и терапевту необходимо только слушать.
Обычно патология определяется на основе коллективных стандартов. Некоторые состояния являются патологическими только на коллективном уровне. В случае оспы, например, не существует различий между индивидуальным и коллективным; в случае самоубийства эта разница существует. На эпидемическое самоубийство, как проповедовал Гигезиас (Гигезиас — один из философов киренаикской школы в Египте во времена римского владычества. Школа названа по имени ее основателя, Аристиппа из Кирены. Философы этой школы полагали наслаждение главной целью жизни. Гигезиас сомневался в способности разума создавать удовольствия и потому советовал избегать боли. Он говорил, что большей части боли можно избежать, полагая, что такие вещи, как богатство и бедность, рабство и свободу, смерть и жизнь, следует рассматривать как не имеющие значения. (Примечание переводчика.)) из Египта, следует реагировать коллективно. Но эпидемические психические явления не являются индивидуальными актами. Применение коллективных стандартов или коллективных систем измерений по отношению к поведению, которое, в первую очередь, является индивидуальным, порождается патологическим предубеждением.
Врач обязан использовать коллективные стандарты. Прежде всего потому, что эпидемиология входит в его сферу деятельности. Он отстаивает не просто жизнь своего пациента; он борется также за жизнь общества, за общественное здоровье. Эту деятельность переоценить невозможно. Профилактика — это основа общественного здоровья, и патологическая предубежденность помогает медицине в поисках патологии в санитарии, пище и лекарствах, в воздухе и в воде. Более того, коллективные методы установления болезни весьма существенны для определения медицинского диагноза.
Так как субъективную жалобу не всегда можно подвергнуть проверке с помощью объективного осмотра, а также из-за того, что объективное патологическое свидетельство может оказаться слишком слабым или даже вообще несуществующим, медицина располагает, кроме субъективных жалоб и объективных свидетельств, еще и другим методом. Это статистическая патология. Понятие заболевания основано на выделении тех характеристик больного, которые отличаются от нормальных. Патология искренне утверждает, что аномальные изменения — просто отклонения от нормы.
Отклонения от нормы зависят от определения той или иной нормы. Отклонения зависят от того, как и где специалист устанавливает пределы нормальности, насколько широкой оказывается определенная им средняя часть полученной статистической кривой распределения. Половина ежедневных решений, которые принимает практик, основаны на жалобах, не имеющих органической подоплеки, на жалобах, для которых не существует объективно разработанных норм. Поэтому отклонения от нормы в таких случаях имеют тенденцию отражать отклонения от норм самого практика. Врач вырабатывает свои нормы под влиянием полученного медицинского образования, своего клинического опыта, литературы, которую он изучает в данное время. Что касается комплексных психологических состояний, его нормы имеют тенденцию основываться на его личной терпимости, степени испытываемого им страха. В отличие от аналитика, он не представляет эти нормы для оценки. Они остаются патологическими отклонениями между его нормами и нормами пациента, которые могут быть совершенно различными.
Слово «нормальный» происходит от греческого norma, означавшего плотничий угольник — прямоугольный инструмент для установления прямизны. При измерении таким инструментом, разумеется, наблюдаются отклонения, и все, что не «прямое», не «квадратное», должно считаться патологическим. Нормальное незаметно отождествляется со здоровым. Широко распространенное использование слова «отклонение» в политике, сексе, в технологии свидетельствует о влиянии статистической нормы на патологическое отклонение. Наше представление о нормальном обычно основывается на статистических вероятностях. Все превышающее или не достигающее их отклоняется от нормы. Чем более строг в интеллектуальном смысле разум врача, тем менее он способен совладать с психологическими переменными. Медицинская статистика устанавливает предел терпимости и увеличивает страх в отношении состояний, находящихся на крайних оконечностях кривой, то есть в отношении наиболее индивидуальных явлений. Медицинскому образованию недостает знаний, получаемых при изучении человеческой культуры — истории, литературы, жизнеописаний, показывающих значение ситуаций, отклоняющихся от нормы. Надежды на то, что только статистические данные описывают присущие человеку свойства, уже перестали считаться надеждами. Как указал Юнг в своей работе "Нераскрытая Самость" ("The Undiscovered Self"), ни один человек не соответствует статистической норме. Каждый из нас болен, так как патологическая предубежденность встроена в статистическую модель.
Патологическая предубежденность проявляется и в другом виде — в том, что французы называют deformation professionnelle.[16] Видение жизни сквозь свою профессию — один из результатов профессионального обучения. Секретарь дисциплинирован, бюрократ — нерешителен, портной видит стежки и ткань, но не человека. Некоторые отождествляются с ролями, которые играют, с образом, который воплощают; внешнее сдвигается внутрь и определяет мировоззрение.
Для медицины такая деформация видения означает видение в первую очередь патологии. "В первую очередь" подразумевает видение патологического как прежде всего остального, так и за всем прочим, скрытым, — еще до того, как проявится очевидное. Например, во фрейдистском анализе заранее известно, что большая часть поведения человека и культуры определяется сексуальной патологией. Психотерапия искажена подобной предубежденностью, и сама повседневная жизнь оказывается искривленной и неправильной. Дружба оказывается скрытой гомосексуальностью, а за каждым проявлением культуры стоит страстное желание кровосмесительства, садизма, анальной сексуальности, зависть к пенису,[17] боязнь кастрации и т. п. В экзистенциализме в сердцевине человеческих поступков скрываются тошнота, страх, скука и одиночество. В марксизме все достижения истории уводят нас назад, к временам рабства, гонений, эксплуатации и войны. Патологическое сводит наилучшее к наихудшему.
