Всем известно, что такой тип агрессивного человека с вызывающим поведением широко распространен в нашей культуре. Но подобные люди редко посещают психоаналитиков, поскольку в нашей культуре, ориентированной на соревнование (где человек, умеющий агрессивно эксплуатировать других, не испытывая при этом чувства вины, в некотором смысле добился «успеха»), он чувствует большую поддержку и комфорт, чем человек противоположного типа. Обычно именно «слабый» (с точки зрения культуры) человек обращается к психоаналитику, поскольку в контексте своей культуры он «страдает неврозом», а агрессивный, успешно приспособившийся человек — нет. Именно первый, неагрессивный тип людей вытесняет свое «вызывающее поведение», свои сексуальные или агрессивные тенденции. Быть может, именно этим объясняется тот факт, что в психоаналитических теориях причиной тревоги считают вытеснение сексуальности и агрессии. Если бы у нас была возможность чаще анализировать людей агрессивного типа — «успешных» людей, которые никогда не посещают психотерапевтов, — может быть, мы увидели бы, что тревога очень часто рождается вследствие вытеснения ответственности.
Конечно, многие люди испытывают вину и тревогу, потому что боятся выражать свои личные склонности и желания, в частности, имеющие сексуальную природу, как об этом говорил Фрейд, но в то же время многие чувствуют вину и тревогу из-за того, что получили «автономию» без «ответственности»[257].
В последнем случае предметом вытеснения является то, что Адлер называл «социальным интересом». Адлер подчеркивает одну чрезвычайно важную вещь: потребность человека быть ответственным социальным существом не менее важна, чем потребность выражать свои индивидуальные эгоистичные стремления. На это можно возразить, что эгоистичная потребность удовлетворять себя является первичной по отношению к социальному интересу и благородству, поскольку последние появляются лишь на поздних стадиях развития ребенка. Но не так давно мы поняли важность того факта, что каждый человек при рождении находился в состоянии взаимоотношений со своей матерью и плод формировался в утробе в течение девяти месяцев. Так что индивидуализм появляется после взаимоотношений. Каждый человек соединен социальными связями с другими изначально, еще находясь в утробе (по словам Салливана), и не так важно, в каком возрасте он осознает эту связь и ее смысл.
Это согласуется с представлениями Маурера, который утверждал, что мы плохо представляем себе, какую важную роль в нашей культуре играют вина и социальная ответственность, порождающие тревогу. Иллюстрацией этих слов служит случай Элен (глава 9), которая не могла принять свою экзистенциальную вину, касающуюся внебрачной беременности, поскольку это чувство вступило бы в конфликт с ее «разумным» представлением о себе как об эмансипированной личности. В результате сильное чувство вины осталось вытесненным и плохо поддавалось терапии. Создается впечатление, что вытеснение вины, сопровождающееся появлением невротической тревоги, в нашей культуре характерно для некоторых групп населения и в каком-то смысле присуще нашей культуре в целом.
Конечно, многие пациенты страдают под тяжелым бременем иррациональной вины и тревоги, не имеющих отношения к ответственности. По моим наблюдениям, это особенно ярко выражено у пограничных психотиков. Нет сомнения, что в процессе психотерапии следует прояснить иррациональную вину и освободить от нее пациента. Но существуют и совсем другие пациенты, и с ними дело обстоит иначе: когда в результате работы аналитика их чувство вины снижается, оказывается, что пострадало подлинное, хотя и запутанное, понимание пациентом самого себя и пациент лишается наиболее ценных и объективных мотивов для изменения. Мне известны случаи неудачного психоанализа, который не привел к положительным результатам именно из-за того, что аналитик стремился устранить или обесценить чувство вины своего пациента. Конечно, наступало временное облегчение от тревоги, но проблемы, порождавшие тревогу, не были разрешены и лишь глубже спрятались с помощью более сложной системы вытеснения.
Не стоит ли отвести феномену вины более важное место в психотерапии? Конечно, стоит. Я думаю, что Маурер именно это и делает в своих поздних работах. Вспомним, например, с каким почтением он относится к термину «Супер-Эго» и как пишет о «вытеснении Супер-Эго». Столкнувшись с таким позитивным отношением к Супер-Эго, кто-то может подумать, что Маурер просто рекомендует соблюдать моральные нормы своей культуры, как если бы свобода от тревоги и психологическое здоровье были свойствами человека, послушного «правилам», поведение которого никогда не выходит за рамки общепринятых культурных норм.
Проблему, о которой я говорю, хорошо иллюстрирует случай Ады (речь о ней пойдет ниже). Ада — одна из двух черных незамужних матерей. У нее сильное Супер-Эго — в том смысле слова, в котором его употреблял Фрейд, и, полагаю, также и в том, в каком термин «Супер-Эго» использует Маурер. Ада обладает «сильной потребностью оценивать, но у нее нет свободно выбранной цели или чувства того, чему бы она хотела соответствовать». В результате ее спонтанность и внутренние инстинктивные порывы оказались почти полностью вытесненными из сознания. Чуткое отношение к людям порождало тревогу, поскольку Ада не могла относиться к окружающим так, как того требовали ее стандарты. Женщина чувствовала, что не может жить в соответствии со своими внутренними требованиями, поэтому она испытывала глубокую потерю ориентации и сильную невротическую тревогу.
Ада была как бы в плену из-за того, что с детства привыкла подчиняться авторитетным людям, и когда молодой человек, от которого она забеременела, настаивал на своих желаниях, девушка не могла сказать «нет» наперекор его авторитету. Вина, которую она испытывала, не связана ни с сексуальностью, ни с беременностью как таковыми. Причина вины состояла в том, что Ада послушалась другого авторитетного человека вместо своей матери. В этом заключается дилемма человека, привыкшего подчиняться авторитетам — внешним по отношению к своему Я. При этом не имеет значения, насколько мудрым или добрым является авторитетный человек на самом деле, важно лишь то, что авторитет, а не собственная целостность человека становится для него высшей инстанцией. Перед подобной дилеммой оказывается человек, стремящийся освободиться от невротической тревоги посредством подчинения родителю или своему Супер-Эго, которое есть просто интернализованный родитель.
Как существует страх жизни — тревога, возникающая при движении человека вперед, к своей неповторимости, — так существует и страх смерти — тревога при движении назад, тревога потери своей личности. И человек всю свою жизнь мечется между двумя этими страхами.
Отто Ранк
Фрейд: развитие представлений о тревоге
Великий Зигмунд Фрейд стал, подобно Марксу и Эйнштейну, символом новой эпохи. Являемся ли мы «фрейдистами» или нет (себя, например, я не мог бы назвать фрейдистом), мы все живем в постфрейдовскую эпоху. Он задал тон для глобальных изменений в нашей культуре: в литературе (Джеймс Джойс и поток сознания), в живописи (Пауль Клее и Пикассо, создававшие формы, которых люди не осознавали), в поэзии (У.Х. Оден). Бродвейскую пьесу двадцатого века (например, «Траур к лицу Электре» Юджина О’Нила) невозможно понять, если не воспринимать ее на фоне работ Фрейда. Его концепция бессознательного бесконечно расширила представления каждого современного человека. Она не только породила психоанализ, но изменила наши взгляды на медицину, психологию и этику. Ни одна общественная наука не обошлась без его влияния. Поэтому всем нам — не имеет значения, согласны мы с Фрейдом или нет, — важно познакомиться с развитием его представлений.
Фрейд стоит в одном ряду с теми исследователями человеческой природы девятнадцатого века — сюда же можно отнести Кьеркегора, Ницше, Шопенгауэра, — которые снова обратили внимание на иррациональные, динамические, «бессознательные» аспекты личности[258]. На эти стороны личности обращали слишком мало внимания, их в значительной степени подавляли, поскольку со времен Возрождения западное мышление ориентировалось на рационализм (см. главу 2). Хотя у Кьеркегора, Ницше и Фрейда были свои особые мотивы для критики рационализма, их объединяет одно общее убеждение в том, что современное мышление упускает из виду какие-то элементы, без которых невозможно понять человека. Иррациональные корни поведения человека не принимались тогдашними учеными во внимание или же приписывались так называемым инстинктам. В этом свете становится понятнее протест Фрейда против современной ему медицинской науки, пытавшейся объяснить тревогу с помощью «описания нервных волокон, по которым распространяется возбуждение». Понятнее становится и убеждение основателя психоанализа в том, что тогдашняя академическая психология не способна помочь нам постичь феномен тревоги. В то же время сам Фрейд горячо желал лидировать в науке и объяснить «иррациональные» аспекты поведения с помощью научного метода. Поэтому он привнес в свои представления некоторые аксиомы традиционных естественных наук девятнадцатого века, что видно по его теории либидо, которую мы рассмотрим ниже.
