областью или несколькими областями; чем меньше человек знает о прошлом и настоящем, тем ненадежнее по необходимости оказывается его суждение о будущем. Кроме того, важно, что именно в такого рода суждениях субъективные упования индивида играют роль, которую трудно переоценить; эти упования неизбежно зависят от чисто личных факторов собственного опыта, от большей или меньшей оптимистичности жизненной установки, диктуемой темпераментом и успехом или неуспехом личных усилий. Наконец, дает о себе знать то примечательное обстоятельство, что люди в целом склонны переживать настоящее как бы наивно, не воздавая должного его глубинному содержанию: им нужно отдалиться от него, взглянуть неким образом со стороны; настоящее должно превратиться в прошлое, чтобы мы могли опереться на него, вынося любое суждение о будущем.
Человек, поддавшийся искушению высказать от своего имени некое суждение о возможном будущем, поступит поэтому благоразумно, если вспомнит о перечисленных затруднениях, равно как и о зыбкости, свойственной всяким пророчествам вообще. Что касается меня самого, сказанное заставляет поспешно уклониться от решения слишком обширной задачи и заняться исследованием небольшой частной области, которая и ранее привлекала мое внимание – но прежде следует как-то определить ее место в рамках всеобъемлющего целого.
Человеческая культура, под которой я имею в виду все те факты, какими человеческая жизнь возвысилась над своими биологическими обстоятельствами и какими отличается от жизни животных (здесь я пренебрегаю различением между культурой и цивилизацией), раскрывает перед наблюдателем, как известно, две свои стороны. Она охватывает, во-первых, все накопленные людьми знания и умения, позволяющие подчинить силы природы и завладеть природными благами для удовлетворения человеческих потребностей, а во-вторых, все институции и нормы, необходимые для упорядочения человеческих взаимоотношений, особенно в распределении добываемых благ. Оба эти направления культуры вовсе не отчуждены друг от друга: они связаны между собой тем, что, во-первых, на взаимоотношения людей оказывает немалое влияние мера удовлетворения влечений, обусловленная наличием благ, и что, во-вторых, отдельный человек сам может представать в качестве блага для других, когда другие используют его как рабочую силу или как сексуальный объект; в-третьих, нужно учитывать, что каждый индивид на самом деле есть враг культуры, пускай последняя должна оставаться и признаваться средоточием усилий всего человеческого коллектива [56]. Примечательно, что люди, мало, казалось бы, приспособленные к изолированному существованию, ощущают тем не менее всю тяжесть бремени тех жертв, которые культура требует от них ради возможности совместной жизни. Культура должна поэтому защищать себя от одиночек, и ее правила, институции и заповеди призваны служить выполнению этой задачи: они не просто должны обеспечивать то или иное распределение благ, но также поддерживать такое распределение, то есть защищать от враждебных человеческих побуждений все то, что помогает покорению природы и производству благ. Плоды человеческого труда легко разрушимы, а наука и техника, их подкрепляющие, могут быть применены и для уничтожения этих плодов.
Так создается впечатление, что культура словно навязывается противящемуся большинству меньшинством, которое ухитрилось завладеть средствами власти и насилия. Вполне естественно допустить, что указанные затруднения проистекают отнюдь не из самой сущности культуры, что они порождаются несовершенством культурных форм, сложившихся к настоящему времени. Не составит труда выявить и показать эти недостатки. В покорении природы человечество до сих пор шло от победы к победе и вправе ожидать новых успехов в будущем, однако при всем усердии невозможно отыскать следы схожих достижений в области упорядочения человеческих взаимоотношений; быть может, во все эпохи, как и сегодня, многие люди задавались вопросом, заслуживает ли вообще защиты та ничтожная доля, которая привносится в общество культурой. Хочется думать, что упорядочение человеческих отношений все же возможно, что благодаря этому иссякнут наконец источники неудовлетворенности культурой, что последняя откажется от принуждения и от подавления влечений, а люди, избавленные от душевных раздоров, смогут отдаться добыванию благ и наслаждению ими. Тогда наступит золотой век, но вот достижимо ли подобное состояние? Скорее, приходишь к мысли, что всякая культура вынуждена опираться на принуждение и запрет влечений; остается лишь догадываться, сумеет ли после исчезновения принуждения большинство индивидов выполнять работу, необходимую для получения новых жизненных благ. Надлежит, по-моему, считаться с тем фактом, что во всех людях скрыты деструктивные, то есть антиобщественные и антикультурные, устремления и что у большого числа людей эти устремления достаточно сильны для того, чтобы определять поведение в человеческом обществе.
Данный психологический факт обладает определяющим значением при оценке человеческой культуры. Если поначалу казалось, что важнее всего покорение природы ради получения жизненных благ и что грозящие культуре опасности устранимы целесообразным распределением благ среди людей, то теперь очевидно, что наше внимание смещается с материального на душевное. Мы должны установить, возможно ли и в какой степени облегчить гнет налагаемой на людей обязанности жертвовать своими влечениями, примирить их с неизбежностью таких жертв и чем-то восполнить эти жертвы. Как нельзя обойтись без господства меньшинства над массами [57], так нельзя избавиться от принуждения к культурной работе: массе присущи косность и недальновидность, она не склонна отказываться от влечений, не внемлет доводам в пользу неизбежности такого отказа; индивидуальные же представители массы поощряют друг в друге вседозволенность и распущенность. Лишь благодаря влиянию индивидов, которые подают пример и которые признаются массой вожаками, люди все-таки побуждаются к труду и самоотречению, от чего зависит само существование культуры. Хорошо, если вожаками становятся личности с незаурядным пониманием жизненной необходимости, сумевшие добиться господства над собственными влечениями. Но здесь существует та опасность, что они, не желая утрачивать своего влияния, начнут уступать массе больше, чем та уступает им; потому представляется насущной потребность в отделении от массы и в получении в свое распоряжение неких средств власти. Коротко говоря, люди обладают двумя распространенными свойствами, ответственными за то, что культурные институции могут поддерживаться лишь известной мерой насилия: во-первых, людям не свойственна спонтанная любовь к труду; во-вторых, доводы разума бессильны против человеческих страстей.
Мне ведомы возражения, которые можно высказать против этих соображений. Скажут, что обрисованные выше черты человеческой массы, призванные доказать неизбежность принуждения для культурной работы, сами суть следствия ущербности культурных институций, по вине которых люди стали злыми, мстительными и замкнутыми. Новые поколения, воспитанные с любовью и приученные высоко ценить разум, заблаговременно приобщенные к благодеяниям культуры, по-иному отнесутся к культуре, усмотрят в ней собственное достояние, охотно пойдут на жертвы ради нее, трудясь и отказываясь от удовлетворения своих влечений, как и полагается для поддержания культуры. Они смогут обойтись без принуждения и будут мало отличаться от своих вожаков. А если ни одна культура до сих пор не произвела на свет человеческих масс такого качества, то причина здесь в том,
