ткани (возможно, чтобы обеспечить хотя бы немного приватности), а рядом висел лист А4 с именем заключенной. Иногда женщины выкрикивали что‑то друг другу, а иногда просто кричали. Я часто думала, что сошла бы с ума, если бы там работала. В этом мрачном месте находились самые возбужденные женщины из всех, что я когда‑либо встречала.
Кейт выводили из камеры и заводили в нее в присутствии специально обученного персонала. У нас не было достаточно приватности, поскольку за нами всегда наблюдали через стеклянную дверь, но, когда через несколько недель я сидела напротив Кейт в крошечном кабинете и ее лицо помрачнело от гнева, я обрадовалась, что мы находимся под пристальным наблюдением надзирателей. Кейт нападала на людей в обществе и тюрьме, и ее способность контролировать свои порывы была ограниченной. Она быстро улавливала враждебность по отношению к себе и настолько болезненно воспринимала признаки отвержения или гнева, что сразу отвечала агрессией и насилием на любые попытки установить границы. Она долгое время находилась в блоке пристального наблюдения, и сотрудники коррекционного учреждения беспокоились о ее способности вернуться в общество и управлять рисками внутри тюрьмы.
Из‑за Кейт люди делились на группы. Некоторые не воспринимали ее как потенциально опасную женщину и фокусировались на ее обширной и страшной истории травм.
«Жертва, а не агрессор» – это распространенный нарратив, и в данном случае он, вне всяких сомнений, обусловлен нашим нежеланием верить в способность женщины причинить вред.
Парадоксально, но если некоторым женщинам это помогает сохранить идентичность жертвы, несмотря на причиняемый ими вред, другие подвергаются еще большей ненависти, чем мужчины, совершающие те же преступления.
Некоторые мои клиентки, причинившие вред своим детям или убившие их, сталкиваются с этим. Их называют «монстрами», «обезумевшими убийцами» и другими похожими словами, хотя большинство из них совершили преступление во время обострения серьезного психического заболевания, которое стало причиной произошедшего (или способствовало ему). «Введите мое имя в поисковую строку и почитайте, что обо мне пишут», – сказала мне одна клиентка. Я так и сделала, но пожалела об этом.
Режимы пристального наблюдения и одиночного заключения призваны сдерживать тех, кто может причинить вред себе и другим людям. Такое поведение в большинстве случаев обусловлено тяжелой личностной дисфункцией, психическими расстройствами, приобретенными травмами мозга или интеллектуальной инвалидностью, употреблением различных веществ и обширной историей серьезных травм, которые часто до неузнаваемости меняют реакцию на мир и его восприятие. В некоторых случаях эти режимы являются единственным способом безопасно содержать людей в существующем окружении, не подвергая персонал риску нападения. В исправительных и психиатрических учреждениях есть множество таких людей, как Кейт, которые имеют обширную историю насилия, невообразимую для большинства из нас, и прибегают ко множеству методов борьбы с ассоциированным дистрессом. Нередко они причиняют вред либо себе, либо другим людям.
Кейт начала наносить самоповреждения, чтобы управлять сложными чувствами и выражать их, и за ней долгое время следили, чтобы она не покончила с собой. Ее история травм была одной из самых страшных, что мне довелось слышать, и она началась еще в младенчестве. Большинство из нас даже представить себе не может ужас, который она испытала, и предательство, которое она пережила. Это превратило ее личность и психологические защитные механизмы в четко настроенную боевую ракету: как только Кейт чувствовала опасность, она нападала, прежде чем кто‑то успевал напасть на нее. Бинарность ее разума была очевидна – охоться или сама станешь добычей – но ей не хватало ни способностей, ни словарного запаса, чтобы это выразить.
Люди могут быть одновременно жертвами и агрессорами, и, хотя Кейт сначала была жертвой ужасающей жестокости, пережитое насилие изменило структуру ее личности.
Все нормальные человеческие механизмы оказались искажены до такой степени, что она испытывала безграничную ярость и ненависть по отношению ко всем людям. Крошечный процент уязвимости, который в ней еще оставался, скрывался за защитной верой в ее право делать с окружающими что угодно. Кейт воспринимала слабость как проклятие и не выносила ее в других людях. По всей вероятности, она больше всего ненавидела маленькую Кейт, которая когда‑то была столь уязвима. Травма‑информированная работа была важна, но она не могла радикально изменить хищника, в которого превратилась Кейт. Лечение вряд ли могло изменить структуру ее личности, и мы надеялись в лучшем случае повлиять на то, как она выражала свой гнев, а также сфокусироваться на стратегиях сдерживания и управления (например, размещение ее в жилье с социальной поддержкой после освобождения).
Важно говорить о том, что женщины тоже способны причинять психологический или физический вред окружающим. Я работала с женщинами, которые прибегали ко всем видам межличностного насилия: травле, эмоциональному насилию, насилию со стороны интимного партнера, пренебрежительному отношению к ребенку, физическому и сексуальному насилию по отношению к ребенку (правда, сексуальное насилие – действительно редкое явление для женщин), физическому насилию и убийству. Женщины чаще причиняют психологический вред, например, это травля и эмоциональное насилие. Они реже совершают преступления, чем мужчины, и обычно это происходит по другим причинам. Проблемы с психическим здоровьем и социальные факторы, включая историю травм, а также отношения в семье и с интимным партнером, имеют наибольшее значение [2], однако женщинами движут почти те же убеждения, личностные характеристики и психологические факторы, которые лежат в основе мужских преступлений.
У большинства жестоких преступниц, с которыми я работала, была ужасающая история травм, сильно изменившая их структуру личности к тому моменту, как они сами стали совершать насилие. Работая с ними, я поняла, что мы не можем списывать женщин со счетов как потенциальные источники зла. Нам необходимо обращать внимание на уникальные факторы, лежащие в основе их обстоятельств, и прибегать к вмешательствам и системам, информированным о серьезности влияния травмы на личность, однако мы также должны понимать отношение к миру, убеждения и черты характера большинства преступников и преступниц. Наши усилия должны быть направлены одновременно на понимание и предотвращение насилия, независимо от того, кто его совершает.
Многие женщины, оказавшиеся в пенитенциарной системе, изначально были жертвами и уже потом стали агрессорами. Мы должны видеть в них и тех, и других, хотя это сложно. Некоторые люди предвзято воспринимают женщин исключительно как жертв и считают, что они способны причинить вред другим людям лишь в том случае, если им нанесли травму. Кто‑то твердо убежден, что, как только женщина причиняет кому‑то вред, она становится исключительно агрессором. Обе дихотомии не соответствуют действительности. В клинической практике специалист должен объединить эти две крайности и оказать клиентке жертва‑специфическую и травма‑информированную помощь, при этом обращая внимание на важность прекращения вредоносного поведения и необходимость
