развивается, показатели выживаемости недоношенных детей стабильно росли за прошедшие годы [227]. Если бы Альма родилась в тот же год, что и я, она не выжила бы. «Чем сложнее времена, тем проще совершать подвиги», — сказала Лиз. Реанимация новорожденных, наверное, самое печальное место из всех, где я был, но это еще и фабрика чудес.
Те, кто ухаживает за больными и считает своей задачей борьбу со смертью, обречены обманываться и подводить пациентов [228]. Но это неправильно. «Летальный исход может и должен быть частью лечения», — заявляет Энтони Бэк. Это дает возможность помочь пациентам, не отрицая смерть, а поддерживая жизнь. Многим такой подход пошел бы на пользу. Эмпатия сбраживается в вину и стыд за неспособность облегчить чужую боль. Нас окружают страдания — по телевизору, в интернете и в жизни, — и видеть их невыносимо, если нельзя ничего сделать. Но пытаться решать все проблемы — это не единственный способ проявить эмпатию.
На следующий день после смерти Франциско Лиз ощутила благодать. Она гордилась своей командой, сделавшей для ребенка все возможное и встретившей его кончину мужественно и с теплотой. «Мы здесь часто говорим о том, была смерть легкой или тяжелой».
Еще в институте Мелисса работала добровольцем в хосписе. Этот труд и вдохновил ее пойти в неонатальную интенсивную терапию — вместо стариков лечить самых маленьких, но тоже находящихся между жизнью и смертью. «В этом очень много личного, человечного», — рассказывает она. Быть рядом с родными умирающих детей она считает честью, как и еще три медсестры отделения.
Находя возможность поддержать родственников — выслушать их, объяснить им что-то или даже просто поплакать рядом, — врачи, сестры и социальные работники дают им нечто уникальное. И если они научатся в это время не истощаться, а наоборот, подпитываться, то смогут преподнести этот дар еще большему числу людей.
Психолог Дэн Бэтсон подвергал семинаристов стрессу поодиночке, и их эмпатия снижалась. Мы с коллегами убеждали людей, по одному за раз, что эмпатию можно развивать, и они это сделали. Тони Макалир с глазу на глаз консультирует членов ксенофобских группировок, а Рэймонд Мар изучает на отдельно взятых читателях, как художественная литература способствует взаимопониманию.
Большинство наджей, о которых нам известно, развивают эмпатию в строго контролируемых условиях, например в лабораториях и на консультациях. Но мы не живем изолированно, а являемся частью мира, где правят социальные нормы — убеждения, взгляды и обычаи, разделяемые обществом и организациями. Нормы влияют на нас самым непостижимым образом [229]. Еда кажется вкуснее, лица красивее, а песни интереснее, если нравятся окружающим. Мы мусорим и голосуем с оглядкой на других. Степень, до которой нас выводит из себя скандал, воодушевляет кандидат на выборах или пугают климатические изменения, зависит от того, как к этому относятся люди вокруг нас.
Мы подражаем тому, что другие делают и думают, хотя об их мыслях можем только догадываться. И, к сожалению, чаще всего ошибаемся. А все потому, что за мнение большинства принимаем крайности, которые громче слышны. Когда-то психологи опрашивали первокурсников Принстона через несколько недель после начала учебного года и вторично весной [230]. Им задавали два вопроса: «Как часто вы злоупотребляете алкоголем?» и «Как часто первокурсники Принстона в среднем злоупотребляют алкоголем?»
Осенью студенты относились к такому досугу прохладно, но считали, что в среднем интерес к нему выше. В этом и заключалась ошибка: из их же мнений по определению и складывается средний показатель. Студенты чаще потчуют сокурсников рассказами о вечеринках с ледяными чиллерами [231], а не о том, как допоздна корпели над учебниками. Оригинальные мнения, высказываемые громогласно, вытесняют скромную картину реальности большинства, и у студентов складывается образ непросыхающего среднестатистического первокурсника. К весне злоупотребление алкоголем участилось. Первокурсники придумали норму и подстроились под нее.
Многие сильные культурные течения идут вразрез с эмпатией. Нам внушают, что успех не обходится без конкуренции, иногда жестокой. Как сказал Гордон Гекко в фильме «Уолл-стрит»: «Жадность проясняет, разъясняет и схватывает сущность духа эволюции». Этим он высмеивает интерес Дарвина к доброте: у тех, кто тратит время на помощь другим, меньше времени на новые идеи, и они остаются в хвосте. Как мы уже убедились, это миф — наделенные эмпатией чаще преуспевают во многих отношениях. Просто это еще не является общепринятым мнением.
В наш век раскола подобные нормы еще увереннее перевешивают личную склонность к эмпатии. Как и в примере с алкоголем в кампусе, эфир кабельного телевидения и социальных сетей заполонили радикальные мнения [232]. В них больше предвзятости, чем в любом из нас, но они привлекают столько внимания, что их легко спутать с мнением большинства. Аналитики объявляют, что противоположная сторона угрожает нашему существованию. Договариваться с чужаками, даже просто прислушиваться к ним — это предательство. Люди подлаживаются под воображаемые нормы, и это мешает им проявлять эмпатию.
Даже если Тони убедит очередного ксенофоба, тот вернется в свой круг — и его затянет обратно, в борьбу с неугодными. Бывший заключенный может обрести надежду, прочитав Хемингуэя, но на собеседовании ему откажут в трудоустройстве из-за криминального прошлого. Господствующие убеждения как земное притяжение: на секунду от них можно оторваться, но потом тебя утаскивает назад.
Есть нормы, поддерживающие эмпатию, и некоторые сейчас набирают обороты. Многие моральные революции начались с громкоголосых призывов прислушаться к переживаниям друг друга [233]. Бинтование ног в Китае и рабство в Соединенных Штатах продолжались много веков, пока народ не объединился ради их упразднения. На рубеже XXI века защитники прав сексуальных меньшинств мечтали о дне, когда однополые браки разрешат на всей территории США. Через пятнадцать лет мечта воплотилась. Осенью 2017 года The New York Times и The New Yorker сообщили о сексуальных домогательствах со стороны Харви Вайнштейна, чем заставили всех — и в особенности мужчин — задуматься о том, сколько страха и боли выпадает на долю женщин. За несколько последующих месяцев многие замаравшиеся в подобных делах актеры и преподаватели лишились работы, а в Алабаме впервые за двадцать пять лет избрали сенатора от демократов — а все потому, что люди отказались терпеть насилие.
Конформизм осуждают, но в этих случаях он принес обществу положительные перемены. Как показывают экспериментальные исследования, он заставляет делать добрые дела, например жертвовать на благотворительность или выступать против ксенофобии. Мы перенимаем друг у друга эмпатию [234].
В моей лаборатории мы провели несколько экспериментов. Их участники читали о том, как трудно жить бездомным, а потом мы им показывали, что сделали другие люди после прочтения этих историй (это мы выдумали сами).
