Ознакомительная версия.
Портье, извинившись за то, что пришлось его разбудить, объяснил, что пришел мужчина за неотложной помощью. Внизу, в вестибюле, Брейера ждал пожилой мужчина. Голова его была непокрыта, и он явно пришел издалека: он запыхался, волосы его были покрыты снегом, а слизь, вытекшая из носа, замерзла, превратив его густые усы в ледяной веник.
«Доктор Брейер?» — спросил он дрожащим от волнения голосом.
Брейер кивнул. Мужчина представился как герр Шлегель, поклонился, коснувшись лба пальцами правой руки — атавистический жест, все, что осталось от того, что в лучшие времена, несомненно, было молодцеватым салютом. «В моем Gasthaus ваш пациент. Он болен, очень болен, — сказал мужчина. — Он не может говорить, но я нашел в его кармане эту карточку».
На оборотной стороне визитной карточки, которую дал ему герр Шлегель, Брейер увидел свое имя и адрес. На самой карточке было написано:
ПРОФЕССОР ФРИДРИХ НИЦШЕ
Профессор Филологии
Базельский Университет
Решение было принято незамедлительно. Он дал герру Шлегелю подробные инструкции: вызвать Фишмана с фиакром, а «когда вы вернетесь, я уже буду одет. Вы можете рассказать мне о моем пациенте по дороге к Gasthaus».
Двадцать минут спустя закутанные в покрывала Брейер и герр Шлегель ехали по холодным заснеженным улицам. Хозяин постоялого двора рассказал, что профессор Ницше жил в Gasthaus с начала недели. «Очень хороший постоялец. Никаких проблем».
«Расскажите мне о его болезни».
«Почти всю неделю он провел в своей комнате. Я не знаю, чем он там занимался. Каждое утро, когда я приносил ему чай, он сидел за столом и что-то писал. Это меня озадачило, ведь, знаете, я заметил, что он плохо видит, ему трудно даже читать. Два-три дня назад на его имя пришло письмо с базельским штемпелем. Я принес ему это письмо, а через несколько минут он спустился ко мне, щурясь и мигая. Он сказал, что у него проблемы с глазами, и попросил меня прочитать ему письмо. Сказал, что это от сестры. Я начал читать, но, прослушав несколько строчек — что-то о русском скандале, — он явно расстроился и попросил вернуть ему письмо. Я попытался было разглядеть, что написано дальше, прежде чем отдать ему письмо, но успел лишь заметить слова „депортация“ и „полиция“.
Он ест в городе, хотя моя жена предлагала готовить на него. Я не знаю, куда он ходит есть — у меня он совета не спрашивал. Он почти с нами не разговаривал, только однажды вечером сообщил, что собирается на бесплатный концерт. Но он не был застенчивым, не поэтому он был таким тихим. Я кое-что заметил насчет его скрытности…»
Хозяин постоялого двора, прослуживший десять лет в военной разведке, скучал по своему делу и развлекался тем, что пытался составить профиль характера своих постояльцев на основании мельчайших деталей повседневной жизни, словно они были некими таинственными личностями. Пока он шел до дома Брейера, он собрал воедино все зацепки, которые ему удалось добыть относительно профессора Ницше, и отрепетировал свой будущий отчет перед доктором. Такая возможность представлялась ему редко: обычно слушать его никто не хотел, так как его жена и обитатели Gasthaus были слишком глупы, чтобы оценить истинные индуктивные способности.
Но доктор перебил его: «Его болезнь, герр Шлегель».
«Да, да, доктор. — Проглотив свое разочарование, герр Шлегель начал рассказывать о том, как около девяти часов утра в пятницу Ницше заплатил по счету и ушел, сказав, что он уезжает днем и вернется до полудня за багажом. — Меня, наверное, какое-то время не было на месте, так как я не заметил, когда он вернулся. Он ходит почти бесшумно, знаете, словно не хочет, чтобы за ним следили. К тому же у него нет зонта, так что я не могу определить по подставке для зонтов, которая стоит внизу, дома он или нет. Мне кажется, что он хочет, чтобы никто не знал, где он — в комнате или вышел. У него хорошо получается — подозрительно хорошо получается — пробираться внутрь и наружу, не привлекая к себе внимания».
«А его болезнь?»
«Да, доктор, да. Я только подумал, что некоторые моменты могут представлять интерес с точки зрения диагноза. В общем, уже потом, днем, часа в три, моя жена как обычно отправилась прибраться в его комнате, а он там — он не уезжал! Он распластался на кровати и стонал, держась рукой за голову. Она позвала меня, и я сказал ей подменить меня у входа — я никогда не оставляю свое рабочее место без присмотра. Вот видите, о чем я: потому я и удивился, что он пробрался в свою комнату незамеченным».
«А потом?» — терпение Брейера уже иссякло: герр Шлегель, решил он, прочитал слишком много дешевых детективов. Но времени все равно вполне хватало на то, чтобы его компаньон удовлетворил свое явное желание выложить все, что ему известно. До Gasthaus в третьем округе, или Ландштрассе, все еще оставалось около мили езды, а из-за усиливающего снегопада видимость настолько ухудшилась, что Фишман спустился на землю и медленно вел лошадь по замерзшим улицам.
«Я вошел в комнату и спросил, не заболел ли он. Он сказал, что с ним все в порядке, только немного болит голова, так что он оплатит еще один день и уедет завтра. Он сказал, что у него часто бывают такие головные боли и что ему лучше помолчать и не двигаться. Он был очень холоден, он, правда, всегда такой, но сегодня особенно, совсем ледяной. Вне всякого сомнения, он хотел, чтобы его оставили одного».
«Что было дальше?» — Брейер дрожал. Мороз пробирал его до костей. Как бы ни раздражал его герр Шлегель, Брейеру доставляло удовольствие слышать, что кто-то еще считал Ницше тяжелым человеком.
«Я предложил послать за доктором, но он совсем разволновался! Это надо было видеть: „Нет! Нет! Никаких докторов! Они только все портят!“ Он не грубил, нет, знаете, он никогда не грубит, просто был холоден. Всегда очень обходителен. Очевидно его благородное происхождение. Готов поклясться, хорошая частная школа. Путешествия в хорошем обществе. Сначала я не мог понять, почему он не остановился в отеле подороже. Но я просмотрел его одежду — знаете, одежда может сказать вам многое: известные марки, хорошая одежда, хорошо сшитая, хорошие итальянские кожаные туфли. Но все это, даже белье, довольно поношенное. Изрядно поношенное, не раз штопанное, а такая длина пиджаков уже десять лет как вышла из моды. Я вчера сказал жене, что он бедный аристократ, не имеющий представления о том, как жить в сегодняшнем мире. Раньше, на этой неделе я взял на себя вольность и поинтересовался, откуда происходит фамилия Ницше, и он что-то пробормотал о древнем польском дворянском роде».
«Что было после того, как он отказался от врача?»
«Он продолжал настаивать, что с ним все будет в порядке, если его оставить одного. Как обычно вежливо, он дал мне понять, что мне не стоит лезть не в свое дело. Он из тех, кто мучается молча, — или ему есть что скрывать. А какой упрямый! Если бы не его упрямство, я бы вызвал вас еще вчера, пока не начался снег, и мне бы не пришлось будить вас в такое время».
«Что еще вы заметили?»
Герр Шлегель буквально расцвел, услышав этот вопрос. «Ну, например, он не захотел сообщить, где он останавливается далее, да и предшествующий адрес был подозрительным: Главпочтамт, Рапалло, Италия. Я никогда не слышал о таком городе — Рапалло, а когда я спросил у него, где это, он ответил только: „На побережье“. Несомненно, стоит оповестить обо всем полицию: эта его скрытность, шныряет здесь без зонта, адреса нет, еще это письмо: неприятности с русскими, депортация, полиция. Я, разумеется, поискал письмо, пока мы убирались в комнате, но не нашел. Сжег, полагаю, или спрятал».
«Вы не вызывали полицию?» — обеспокоено спросил Брейер.
«Пока нет. Лучше дождаться утра. Я не хочу, чтобы полицейские перебудили моих постояльцев посреди ночи. И в довершение всего эта его внезапно начавшаяся болезнь! Хотите знать, о чем я думаю? Яд!»
«Нет, боже мой, нет! — Брейер едва не кричал. — Я уверен, нет. Пожалуйста, герр Шлегель, забудьте о полиции! Уверяю вас, здесь не о чем беспокоиться. Я знаю этого человека. Я ручаюсь за него. Он не шпион. На визитной карточке написана чистая правда, он профессор в университете. И его действительно часто мучают головные боли; именно поэтому он приехал показаться мне. Прошу вас, забудьте о ваших подозрениях».
В неровном свете горящей в фиакре свечи Брейер видел, что Шлегеля это не успокоило, и добавил: «Но я могу понять, как проницательный наблюдатель мог прийти к таким выводам. Но поверьте мне. Я беру на себя всю ответственность. — Он пытался вернуть хозяина постоялого двора к рассказу о болезни Ницше. — Расскажите мне, что случилось после того, как вы нашли его днем?»
«Я возвращался еще два раза посмотреть, не нужно ли ему что-нибудь — знаете, чай или перекусить. Каждый раз он благодарил меня и отказывался, даже не взглянув в мою сторону. Он совсем ослабел, лицо бледное-бледное. — Герр Шлегель помолчал, а потом, не в силах удержаться от комментария, добавил: — Никакой благодарности за всю нашу с женой заботу о нем — знаете, он не самый сердечный человек. Казалось, что наша доброта просто раздражает его. Мы помогаем ему, а его это раздражает! Моей жене это не по вкусу. Она тоже разозлилась, теперь больше и пальцем ради него не шевельнет. Она хочет, чтобы мы выпроводили его завтра». Пропустив мимо ушей эту жалобу, Брейер спросил:
Ознакомительная версия.
