Ознакомительная версия.
Тридцать, тридцать пять минут. Брейер продолжал массировать. Лицо Ницше под его пальцами начало теплеть, порозовело. Может, приступ кончался. Ницше все еще находился в оцепенении, но сон его стал не таким тяжелым. Он все еще бормотал что-то, уже громче и отчетливее. Брейер снова поднес ухо к его губам. На этот раз он смог разобрать слова, будто в первый раз он не поверил ушам своим. Ницше говорил: «Помогите мне, помогите мне, помогите мне, помогите мне!»
На Брейера нахлынула волна сострадания. «Помогите мне!» «Так вот что он все это время просил у меня, — подумал Брейер. — Лу Саломе ошибалась: ее друг может просить о помощи, но это другой Ницше, которого я впервые вижу».
Брейер дал отдохнуть рукам и несколько минут мерил шагами крошечную комнатку Ницше. Затем он намочил полотенце прохладной водой из кувшина, положил компресс на лоб спящего пациента и прошептал: «Да, Фриц, я тебе помогу. Можешь на меня рассчитывать».
Ницше вздрогнул. Может, прикосновения все еще причиняют ему боль, подумал Брейер, но компресс убирать не стал. Ницше медленно открыл глаза, посмотрел на Брейера и коснулся рукой лба. Может, он просто хотел снять компресс, но его рука приблизилась к руке Брейера, и на мгновение, всего лишь на мгновение, их руки соединились.
Прошел еще час. Уже светало, было около половины восьмого. Состояние Ницше было вполне стабильным. Сейчас уже ничего не сделаешь, подумал Брейер. Сейчас лучше разобраться с остальными пациентами, а к Ницше вернуться позже, когда закончится действие хлорала. Накрыв пациента легкой простыней, Брейер нацарапал записку, в которой сообщал, что вернется до полудня, подвинул к кровати стул и оставил записку на нем, чтобы ее можно было легко заметить. Спустившись вниз, он наказал герру Шлегелю, которого обнаружил на рабочем месте за конторкой, заглядывать к Ницше каждые полчаса. Брейер разбудил Фишмана, прикорнувшего на стуле в вестибюле, и они вышли в заснеженное утро, чтобы начать объезжать пациентов на дому.
Когда четыре часа спустя он вернулся, герр Шлегель поприветствовал его со своего поста у входной двери. Нет, сказал он, ничего нового не произошло: все это время Ницше спал. Да, выглядел он лучше, да и вел себя лучше: изредка постанывал, но больше никаких криков, дрожи и приступов рвоты.
Когда Брейер вошел в комнату, ресницы Ницше затрепетали, но даже когда Брейер обратился к нему:
«Профессор Ницше, профессор Ницше, вы слышите меня?», он продолжал спать. Никакой реакции. «Фриц», — позвал Брейер. Он знал, что может обращаться к своему пациенту без лишних формальностей, так как больные в состоянии ступора иногда откликаются на имена из детства, но его все равно мучило чувство вины, ведь он делал это и для своего удовольствия в том числе: ему нравилось называть Ницше этим фамильярным «Фрицем». «Фриц. Это Брейер. Вы слышите меня? Можете открыть глаза?»
Глаза Ницше моментально открылись. Отражался ли в них упрек? Брейер тотчас же вернулся к формальному обращению.
«Профессор Ницше, рад вас снова видеть среди живых. Как вы себя чувствуете?»
«Не рад, — говорил Ницше тихо, глотая слова, — не рад жить. Не боюсь темноты. Ужасно, ужасно себя чувствую».
Брейер положил руку на лоб Ницше — для того, чтобы проверить температуру, но и для того, чтобы успокоить его. Ницше отпрянул, отдернув голову назад. Может, его до сих пор мучает повышенная чувствительность, подумал Брейер. Но потом, когда он приготовил холодный компресс и поднес его ко лбу Ницше, тот слабым, измученным голосом произнес: «Я сам», и, забрав компресс, пристроил его на лоб.
Дальнейший осмотр дал обнадеживающие результаты: пульс пациента — семьдесят шесть, лицо порозовело, спазм височных артерий прекратился.
«Мой череп разбит на мелкие кусочки, — сказал Ницше. — Боль стала другой: это уже не острая боль, а свежий ноющий синяк в мозгу».
Его все еще тошнило, так что он не мог проглотить лекарство, но принял таблетку нитроглицерина, которую Брейер положил ему под язык.
Следующий час Брейер просидел со своим пациентом, разговаривая с ним. Ницше постепенно оживал.
«Я беспокоился о вас. Вы могли умереть. Такое количество хлорала — это не лекарство, а самый настоящий яд. Вам нужно лекарство, которое будет либо бороться с самой причиной головной боли, либо снимать боль. Хлорал ни на что из этого не способен — это седативное средство, и для того, чтобы сделать вас нечувствительным к настолько сильной боли, нужна доза, которая может оказаться смертельной. И она, знаете ли, была почти смертельной. Ваш пульс был опасно нестабилен».
Ницше покачал головой: «Не разделяю ваших опасений».
«Относительно чего?»
«Относительно результата», — прошептал Ницше.
«То есть относительно того, что доза может быть смертельной?»
«Нет, в общем, в общем».
Голос Ницше был почти грустным. Брейер тоже стал говорить мягче.
«Вы хотели умереть?»
«Живу я, умираю — кого это интересует? Нет гнезда. Нет гнезда».
«Что вы имеете в виду? — спросил Брейер. — Что для вас нет гнезда, то есть для вас нет места? Что никто не будет скучать? Что это ни для кого не имеет значения?»
Повисла долгая пауза. Оба мужчины не произнесли ни слова, и вскоре Брейер услышал глубокое дыхание Ницше, уснувшего Ницше. Брейер еще несколько минут смотрел на него, затем оставил на стуле записку о том, что он вернется днем или в начале вечера. Он еще раз напомнил герру Шлегелю о том, что пациента надо навещать часто, но не стоит надоедать ему, предлагая поесть; может быть, горячая вода, но ничего более существенного желудок профессора сегодня принять не сможет.
Вернувшись в семь и войдя в комнату Ницше, Брейер вздрогнул. Печальный свет единственной лампы бросал на стены дрожащие тени и освещал его пациента, лежащего в темноте на кровати с закрытыми глазами и сложенными на груди руками, полностью одетого в черный костюм и тяжелые черные ботинки. «Что это? — поинтересовался Брейер. — Предвидение Ницше в открытом гробу, одинокого и неоплаканного?»
Но он не умер и не спал. Он обернулся на звук голоса и с усилием, явно превозмогая боль, заставил себя сесть, держась руками за голову, свесив ноги через край кровати, и пригласил Брейера последовать его примеру.
«Как вы себя чувствуете?»
«Моя голова все еще зажата в стальные тиски. Мой желудок надеется, что ему никогда больше не придется иметь дела с едой. Мои шея и спина — вот здесь, — он показал на заднюю часть шеи и верхнюю часть лопаток, — до боли чувствительны. Однако, за исключением всего этого, я чувствую себя отвратительно».
Брейер улыбнулся не сразу. Неожиданную иронию Ницше он оценил минутой позже, когда заметил ухмылку на лице своего пациента.
«Но, по крайней мере, я в знакомой стихии. Я уже столько раз принимал в гости такую боль».
«То есть это был обычный приступ, да?»
«Обычный? Обычный? Дайте подумать. Что касается интенсивности, могу сказать вам, что это был сильный приступ. Из последней сотни приступов сильнее были только пятнадцать-двадцать. А было и еще хуже».
«Как это?»
«Приступы продолжались дольше, боль не прекращалась в течение двух дней. Я знаю, доктора говорят, что это редкость».
«Как вы можете объяснить тот факт, что этот приступ кончился быстро?» — Брейер прощупывал почву, пытаясь определить, что из последних шестнадцати часов осталось в памяти Ницше.
«Мы оба знаем ответ на этот вопрос, доктор Брейер. Я благодарен вам. Я знаю, что я до сих пор бы корчился от боли на этой кровати, если бы не вы. Мне хотелось бы, чтобы и я мог сделать для вас что-нибудь важное. Если нет, мы обратимся к государственной валюте. Мое мнение относительно долга и платежа осталось неизменным, так что я жду от вас счет, соразмерный времени, потраченному вами на меня. Если верить подсчетам герра Шлегеля — а ему не свойственны погрешности в подсчетах, — сумма набегает порядочная».
Встревоженный возвращением Ницше к официальному тону, Брейер сказал, что попросит фрау Бекер подготовить счет к понедельнику.
Но Ницше покачал головой: «Ах, я забыл, что вы не работаете по воскресеньям: завтра я собирался взять билет на поезд до Базеля. Можем ли мы как-нибудь решить денежный вопрос сейчас?»
«В Базель? Завтра? Ни в коем случае, профессор Ницше, пока не минует кризис. Несмотря на то что на прошлой неделе мы так и не смогли прийти к соглашению, позвольте мне сейчас побыть вашим терапевтом со всеми его обязанностями. Всего несколько часов назад вы были в коматозном состоянии с опасной для жизни сердечной аритмией. Отправляться завтра в поездку не просто глупо, но и опасно. Есть и еще один момент: приступы мигрени могут сразу же начинаться вновь при отсутствии должного покоя. Я не сомневаюсь, что вы уже заметили это».
Ницше помолчал, явно раздумывая над словами Брейера. Затем кивнул: «Я последую вашему совету. Я согласен остаться еще на один день и уехать в понедельник. Мы можем встретиться утром в понедельник?»
Ознакомительная версия.
