В принципе, используя предсказательный подход, можно определить, у кого из детей больше шансов, выросши, превратиться в “ценителя малолетних” (minor-attracted adults) – это самоназвание придумали педофилы и гебефилы. Очевидно, большинство родителей без энтузиазма отнесется к тому, чтобы называть своего семилетнего ребенка “пре-педофилом”, но это не значит, что эта концепция не имеет смысла. И если нами движет искреннее желание уменьшить вред, причиняемый детям, попытки эмпирического анализа, подобного описанному, могут оказать большую помощь. Вероятно, в том возрасте, когда станет можно научно определить, что некто – педофил, будет уже невозможно изменить его возрастную эротическую ориентацию. Но если с умом подойти к этому, можно повлиять на ситуацию, просвещая этих молодых людей об испытании, выпавшем на их долю, и об ответственности, которая лежит на их плечах. Подобная рациональная реакция может помочь пре-педофилам справиться со страхом отверженности. Когда они начинают сознавать, что по мере того, как они взрослеют, их продолжают привлекать те, кто гораздо младше, в отсутствие общественной поддержки у них возникают симптомы дистресса. (Недавнее исследование показало, что педофилы и гебефилы начинают узнавать – и волноваться по этому поводу – о природе своих запретных желаний в возрасте шестнадцати-семнадцати лет.) Никому от этого хорошо не становится. Если среди нас будут ходить педофилы-мизантропы и обвинять окружающих в своей тяжелой доле, то это просто вопрос времени – когда именно сработает взрывное устройство. В такой ситуации им будет легче оправдать и рационализировать любой вред, который они могут нанести, и в результате риск для детей увеличится.
И все же, чтобы этот предупредительный подход возымел должный эффект, кроме логики и здравого смысла (а эти элементы в атмосфере паники обычно быстро выходят из строя), необходимо иметь гораздо более глубокое понимание педофилии, чем нынешнее. В отличие от пре-гомосексуалов, которых часто видно невооруженным глазом, у потенциальных педофилов нет столь заметных черт, которые могли бы представлять научный интерес. Не существует эквивалента “хлюпика” среди пре-педофилов. К тому же вам вряд ли удастся найти взрослых открытых педофилов, кроме уже пойманных полицейскими. А если изучать детские воспоминания этих людей, они могут выявить черты не столько пре-педофилии, сколько неумения держать себя в руках.
Дело осложняется и тем, что, по словам судебного психиатра Майкла Сето, правоохранительная система различает два типа педофилов-нарушителей: тех, чьи преступления не подразумевают непосредственного контакта с жертвой (обычно что-то связанное с детской порнографией), и тех, кто был в непосредственном контакте с детьми (растлители). Очевидно, что эти категории нарушителей не взаимоисключающи, но ясно также, что между ними есть различие. Сначала рассмотрим первый тип.
Сето пишет, что статистически лишь один из восьми мужчин, арестованных за владение детской порнографией, совершил также преступление, когда он прямо контактировал с ребенком. И, несмотря на мнение, будто мужчины, которые смотрят детскую порнографию, рано или поздно причинят вред ребенку, статистика свидетельствует об обратном. Сето пишет, что эти люди в большей степени склонны к сопереживанию, не характерному для нарушителей, ищущих контакта. Педофилы не обязательно жестоки. Их нормальная способность к сопереживанию помогает им держать себя в руках.
В 2011 году биолог Милтон Даймонд опубликовал результаты исследования о детской порнографии, которое вызвало ожесточенные споры. Прежде считалось, что чем доступнее эротика и порнография, тем реже совершаются преступления сексуального характера в отношении женщин (для потенциальных преступников-мужчин мастурбация при просмотре порнографии “замещала” сексуальное насилие). Даймонд продемонстрировал, что в обществах, где в определенный период была разрешена детская порнография, в тот же период число зарегистрированных случаев насилия над детьми уменьшалось. В 1948–1989 годах в Чехословакии было строжайше запрещена демонстрация сексуальности во всех формах (под запретом находились даже относительно невинный “Плейбой” и дешевые любовные романы, хотя, думаю, мне все же удалось бы достать спортивные журналы с мускулистыми мужчинами). В 1989 году коммунистический режим рухнул и ускоренными темпами начала развиваться доморощенная порноиндустрия. Практически моментально чехи из зоны тотального запрета переместились в зону свободного рынка, где все было дозволено и можно было законно приобрести любую порнографию, включая детскую. Сравнивая статистику сексуальных преступлений против детей за семнадцать лет до бархатной революции с уровнем 1989–2007 годов, Даймонд заметил резкое уменьшение зарегистрированных случаев сексуальных преступлений не только в отношении детей, но и женщин. (Преступления несексуального характера, напротив, в тот же самый период участились, то есть нельзя объяснить данные о сексуальных преступлениях улучшением общественного настроения в связи с политическими переменами.)
Данные Даймонда говорят сами за себя, и нет причин сомневаться в их достоверности – как и в справедливости теории катарсиса из-за доступности для масс порнографии. Результаты его исследования настолько сложно принять по причине того, что речь идет о детях. Тем не менее, анализ японской и датской статистики подтвердил, что доступность легальной детской порнографии прямо связана со снижением уровня насилия над детьми (то же самое вы услышите от многих педофилов и гебефилов – что порнографические материалы помогают им избежать причинения прямого вреда детям). И все же трудно решить, как применить эти данные. Допустим, меньше детей подвергнется насилию благодаря доступности детской порнографии, но что делать с детьми, которые участвовали в производстве этого “эрзаца”? Для них это не замещение. Даймонд и его чешские соавторы признают: “Мы не одобряем участие детей в производстве и распространении порнографии, но использование искусственно созданных материалов может помочь решить эту проблему”. Впрочем, в большинстве стран детская порнография, созданная при помощи компьютера, также категорически запрещена, так что и этот вариант в настоящее время не годится. Нам, конечно, может быть это неприятно, но запрещение искусственных детских моделей, созданных специально для педофилов, не имеет большого смысла, если рассматривать этот шаг в контексте причинения вреда. Даймонд убедительно продемонстрировал: такой запрет увеличивает вероятность того, что пострадают реальные дети. В отсутствие искусственных эротических объектов, не обладающих сознанием (и которым, следовательно, вред причинить нельзя), таких, как искусственные модели, единственным оставшимся вариантом, представляющим собой некий баланс между прагматическим подходом и защитой детей, представляется некая правительственная программа, в рамках которой конфискованную детскую порнографию распределяют между педофилами (которым поставлен такой диагноз), особенно теми из них, кто склонен (повторно) совершить преступление, подразумевающее прямой контакт с ребенком. Вероятно, для этих целей можно применять давно произведенные запрещенные материалы, на использование которых получено разрешение у взрослых теперь моделей. Понятно, что это не очень веселая история, но это кажется выходом в ситуации, где предельно необходим рациональный подход. Учитывая, например, что в современной Греции педофилия официально признана психическим заболеванием и предполагает выплату пособия, возможно, не за горами “терапевтическое” распространение детской порнографии ради снижения потенциального вреда для реальных детей. Мишель Фуко сказал в одной из лекций: “В то самое время, когда монстр самим своим существованием преступает закон, он вызывает, по сути дела, не ответ закона как таковой, а нечто совсем другое: насилие, попытки просто-напросто покончить с ним, или медицинское попечение, или просто жалость”[73].
Из двух категорий преступников – осужденные за владение детской порнографией и осужденные за совращение малолетних – педофилами являются скорее первые. Странно, скажете вы: совратитель малолетних – и не педофил? Ничего странного: многие растлители (согласно некоторым исследованиям, таких более половины) совершают насильственные действия с детьми лишь потому, что не имеют возможности реализовать свои желания с взрослыми (opportunistic offenders). Они используют детей как суррогат. Такие люди нередко бывают садистами, пьяницами либо имеют те или иные поражения лобных долей головного мозга. С клинической точки зрения они не являются “истинными педофилами”, поскольку в лаборатории проявляют большее половое возбуждение, глядя на обнаженных взрослых, чем на детей. Можно сравнить педофилов-приспособленцев с описанными Кинси мужчинами, выросшими на фермах. Те, кому не доставалась женщина, занимались сексом с козой (или другим пасущимся неподалеку млекопитающим). И как последние не являются “истинными” зоофилами, так и первые – не “истинные” педофилы. Они набрасываются на того, кто очень не вовремя попался им на глаза, а в остальном полагаются на свое воображение.
