Коммунизм и рынок — это для Маркса и Энгельса абсолютно взаимоисключающие понятия. Товарному производству они не оставляют места уже на "первой фазе коммунистического общества".
"В обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, — пишет Маркс, — производители не обменивают своих продуктов; столь же мало труд, затраченный на производство проСекрешы поведения людей дуктов, проявляется здесь как стоимость этих продуктов… потому что теперь, в противоположность капиталистическому обществу, индивидуальный труд уже не окольным путем, а непосредственно существует как составная часть совокупного труда". И добавляет во избежание каких-либо недоразумений: "Мы имеем здесь дело не с таким коммунистическим обществом, которое развилось на своей собственной основе, а, напротив, с таким, которое только что выходит как раз из капиталистического общества и которое поэтому во всех отношениях: в экономическом, нравственном и умственном — сохраняет еще родимые пятна старого общества, из недр которого оно вышло".
Той же позиции придерживается, в том числе в советские годы до нэпа, и Ленин, "Свобода торговли, свобода обмена, — пишет он, — была сотни лет для миллионов людей величайшим заветом экономической мудрости, была самой прочной привычкой сотен и сотен миллионов людей. Эта свобода так же лжива насквозь, так же служит прикрытием капиталистического обмана, насилия, эксплуатации, как и другие свободы, провозглашенные и осуществленные буржуазией. Долой старые общественные связи, старые экономические отношения, старую «свободу» (подчиненного капиталу) труда, старые законы, старые привычки! Будем строить новое общество!"
Вроде бы все логично. Действительно, если с отменой частной собственности (а именно в этом и Маркс, и Ленин видели суть социалистической революции) все средства производства национализированы, стали предметом единой государственной собственности, то где же есть место рынку? Торговать с самим собой? Бессмыслица.
Работай, вноси свой труд в созидание общего достояния и получай из общественных кладовых то, нужно для твоей собственной жизни, на равных правах со всеми другими членами общества. А товарное производство, куплю-продажу, наемный труд, прибавочную стоимость, прибыль и пр., и пр. оставь прошлому, печальной предыстории человеческого общества.
Если бы это было так! Если бы реальный социалистический опыт подтвердил эти предположения, доказал, что социализм и в самом деле обладает способностью успешно вести хозяйство на внерыночной основе, — сколь многое вытекало бы отсюда! Ведь это означало бы, что с социализмом человечество действительно открыло как бы новую цивилизацию, не меньше, перенеслось в мир небывалых, безгранично раскрывшихся возможностей.
Увы, действительность продемонстрировала совсем иное.
Мало-помалу стал обнаруживаться тот чрезвычайной важности факт, что внерыночная экономика не умеет быть, по современным меркам, достаточно рациональной и динамичной. Есть два кардинальных вопроса, на которые она ни теоретически, ни на практике не находит сколько-нибудь удовлетворительного ответа:
— как добиться того, чтобы все работающие работали интенсивно и хорошо?
— как вообще сделать социалистическое народное хозяйство эффективным?
Что касается первого вопроса — о стимулировании труда, — то капитализм, как известно, успешно справляется с этой задачей с помощью конкуренции на рынке труда за работу, оплачиваемую по стоимости рабочей силы. (Речь здесь идет, понятно, лишь о базовом, определяющем принципе оплаты труда, допускающем достаточно широкую дифференциацию в границах его применения, дающую дополнительный стимулирующий факт.)
На протяжении XX века в развитых капиталистических странах стоимость рабочей силы неуклонно росла, и к настоящему времени она (в среднем) настолько высока, что ее дальнейший сколько-нибудь значительный рост уже "не по средствам" нашей планете с ее отнюдь не безграничными природными ресурсами, — дай Бог удержаться на достигнутом уровне и подтянуть к нему вровень жизни остальной части человечества. Но конкуренция на рынке труда — по-прежнему закон жизни западного общества, и он с прежней, не знающей никакого снисхождения жестокостью (есть ли необходимость упоминать о безработице?) играет здесь свою стимулирующую (в переводе на русский язык — подхлестывающую) роль".
7. Закон "ябедства"Френсис Роджерс, вице-президент по маркетингу в американской фирме ИБМ и его соавтор Роберт Шук пишут в своей книге "IBM: взгляд изнутри":
"Способные люди нуждаются в возможностях для развития. Им нужно обрести свой голос. Между тем, организационная система, пронизанная недоверием к человеку и создающая у него чувство личной незащищенности, не может не лишить его всякой предприимчивости. Мой совет людям, ведущим обреченную на неудачу борьбу за право на самовыражение, — бегите, бегите изо всех сил! Полные энтузиазма, творчески настроенные, талантливые люди могут превратиться в угрюмых ворчунов, если они вынуждены терпеть тупого, самодовольного начальника, вся власть которого зиждится на бюрократической структуре, лишенной какого бы то ни было смысла".
8. Закон "безлюдных вершин"К вершинам стремятся, но на вершинах не живут.
Жить на вершине толпой невозможно. Там могут поместиться лишь одиночки. Потому так мало тех, кто был на "вершине удачи".
9. Закон "безразличия"Количество людей на земле превышает их возможность различительно замечать друг друга…
Мы многое способны и понять, и почувствовать, но…
В 1955 году Элиас Канетти, писатель, лауреат Нобелевской премии, сделал в своем дневнике такую запись:
"Эшбах, президент Штрасбургского коммерческого суда, рассказывал моей приятельнице Мадлен К., что в молодости навещал в Сульце одного старого господина, проживавшего там в замке. У того уже немного мешалось в голове, и как-то раз он сказал: "Когда я жил в России, я убил там кого-то на дуэли. Теперь уже и не помню, однако, кто это был".
Это был Пушкин".
Таким был барон Дантес-Геккерн по отношению к светилу русской поэзии, такими бываем и мы все по отношению ко всем, кто не мы.
10. Закон "благодарности недостаткам""Наши отрицательные факторы неожиданно помогают нам".
Уильям Джемс
11. Закон "ближайшего круга"Сила влияния людей друг на друга прямо пропорциональна степени их социальной близости. Установки ближнего круга общения для нас весомее и сильнее, чем нормы отстоящих сообществ, включая и общество в целом.
12. Закон "большое через малое"Когда просишь немногое, неудовольствие и отказ маловероятны. Но все, что дано, будучи частью, обладает удивительным свойством быть связанным с оставшимся.
И если продолжать " тянуть…", то не устоять целому.
На эту фактичность нашего бытия обращает внимание в своей миниатюре «Политика» проницательно-тонко Рабиндранат Тагор:
Индийский поэт и писатель Рабиндранат Тагор (1861–1941)
У дерева топор просил, как жалкий нищий:
"Дай хоть негодный сук, чтоб сделать топорище!
И дуб согласье дал… Был смирным до сих пор,
А тут заносчивым, свирепым стал топор:
Недолго думая ствол подрубил под корень,
И рухнул мощный дуб, обманут, опозорен.
Людям нравиится сигнал пробуждения. В порядке игры мы бросаем в будильник подушку или «театрально» бьем его рукой. Но основа нашего к нему отношения — благодарность, мол, спасибо тебе, что благодаря твоей неусыпности я не проспал, не опоздал, не прозевал.
В общем виде это означает, что таково наше отношение и ко всему прочему, что служит для нас будоражащим и будящим средством, встряхивателем внимания и открывателем глаз.
Посмотрите, как неожиданно и ударно воздействует на задремавшие ощущения аккорд испанского мыслителя XX века Ортеги-и-Гассета:
"В романе — синтезе трагедии и комедии — нашла воплощение та смутная мысль, которую высказал в свое время еще Платон (хотя она и не встретила должного понимания). Я имею в виду диалог «Пир». Раннее утро. Сотрапезники спят, опьяненные соком Диониса. Когда уже поют петухи, Аристодем приоткрывает глаза. Ему чудится, будто Сократ, Агатон и Аристофан тоже проснулись и вполголоса беседуют между собой. Сократ доказывает Агатону, молодому трагику, и Аристофану, автору комедий, что не двое разных людей, а один и тот же человек должен сочинять и трагедии, и комедии.
