Майкл Познер, один из отцов-основателей когнитивной нейронауки, выделил механизмы внимания[8] и установил, что они состоят из четырех элементов.
Внешняя ориентация.
Внутренняя ориентация.
Способность поддерживать внимание.
Способность отключать внимание.
Он также обнаружил, что в каждом из этих процессов участвуют разные системы головного мозга, включая лобную, теменную и переднюю поясную кору. Кроме того, каждый из этих элементов развивается в своем темпе, а не в унисон с остальными.
Например, система, позволяющая концентрировать внимание на новых объектах, формируется гораздо раньше, чем та, которая позволяет нам отключать внимание. Поэтому сознательно переключить внимание очень трудно. Это важно понимать, когда мы имеем дело с ребенком, – например, если нужно остановить детский плач. Некоторые родители интуитивно находят верный способ, очевидный для тех, кто понимает, как развивается внимание: нужно не успокаивать ребенка, а предложить ему отвлекающую альтернативу. Тогда безутешный плач прекращается, словно по волшебству. В большинстве случаев ребенок не испытывает горя или страданий, но плачет по инерции. То, что это происходит со всеми детьми на свете, – не магия и не совпадение. Это отражение того, кто мы есть (и были) в данный момент развития: мы можем сосредоточиться на каком-либо внешнем стимуле, но не можем осознанно отключить внимание от него.
Разделение элементов мышления позволяет строить гораздо более гибкие отношения между людьми. Ни один родитель не станет заставлять шестимесячного младенца бегать и не расстроится, если тот не побежит. Почти так же знание о том, как развивается внимание, помешает родителю принуждать маленького ребенка к невозможному: например, просто перестать плакать.
Помимо готовности к формированию понятий, мозг новорожденных предрасположен к восприятию языка. Это может показаться странным. Разве можно родиться с предрасположенностью к французскому, японскому или русскому языку? На самом деле мозг «готов» ко всем языкам, поскольку они, во всем многообразии звуков, имеют много общего. Эта революционная идея принадлежит лингвисту Ноаму Хомскому.
Все языки обладают сходными структурными свойствами. Они организованы в слуховой иерархии фонем, которые образуют слова, а их сочетания формируют предложения. Предложения имеют синтаксическую структуру и способность к рекурсии[9], которая придает языку большую гибкость и эффективность. Исходя из этой эмпирической предпосылки, Хомский предположил, что усвоением языка в младенчестве управляет системная организация мозга. Это еще один аргумент против концепции tabula rasa: мозг обладает четкой архитектурой, которая, помимо всего прочего, делает его идеально подходящим для усвоения языка. Аргумент Хомского объясняет, почему дети с такой легкостью учат языки с их сложными грамматическими правилами.
Теперь эта идея подтверждена множеством наглядных примеров. Один из самых интересных был представлен Жаком Мехлером, который давал французским младенцам младше пяти дней от роду слушать разные фразы, произносимые разными людьми, как мужчинами, так и женщинами. Единственное, что было общим для этих фраз, – все они произносились по-голландски. Время от времени язык внезапно менялся на японский. Мехлер пытался выяснить, может ли такая перемена удивить ребенка; это показывало бы, что младенцы способны распознавать и систематизировать язык.
В данном случае критерием удивления для младенцев было не направление взгляда, а интенсивность, с которой они сосали свои пустышки. Мехлер обнаружил, что когда язык изменялся, младенцы начинали сосать энергичнее, – как Мэгги Симпсон[10], – что указывало на восприятие чего-то значимого или нового. Самое интересное – этого не произошло, когда он повторил эксперимент, но прокрутил запись фраз задом наперед. Это означает, что младенцы не обладают способностью систематизировать звуки как таковые, но их мозг настроен именно на обработку языка.
Мы обычно считаем, что врожденные способности противоположны приобретенным. Но можно рассматривать врожденные способности как нечто приобретенное на медленном огне эволюционной истории человечества. Поскольку человеческий мозг с рождения предрасположен к усвоению языка, есть шанс найти зачатки этих способностей у наших эволюционных родственников.
Именно это доказала группа Мехлера, когда продемонстрировала, что обезьяны также обладают слуховой чувствительностью к языку. Как и младенцы, обезьяны-тамарины реагировали удивлением каждый раз, когда язык, который они слушали в ходе эксперимента, неожиданно менялся. Это относилось только к связной речи и не наблюдалось при прослушивании задом наперед.
Это было настоящее откровение и подарок для прессы. Заголовок «Обезьяны говорят по-японски» – прекрасный пример того, как можно разрушить научное открытие дешевой сенсацией. Тем не менее эксперимент доказывает, что все языки основаны на чувствительности мозга приматов к определенным сочетаниям звуков. В свою очередь, это может частично объяснить, почему большинство людей с легкостью понимает устную речь в очень раннем возрасте.
Наш мозг с самого рождения подготовлен и предрасположен к усвоению языка. Но эта предрасположенность не осуществляется на практике без опыта общения и использования речи. Этот вывод основан на исследовании диких детей, которые росли без каких-либо контактов с людьми. Одним из самых наглядных примеров стал Каспар Хаузер, великолепно изображенный в одноименном фильме режиссера Вернера Херцога. История Каспара Хаузера[11] показывает, что очень трудно овладеть языковыми навыками, если они не практикуются в раннем возрасте. Способность к устной речи в основном приобретается в человеческом обществе. Если ребенок растет в полной изоляции, его способность к усвоению языка значительно ухудшается. Фильм Херцога рассказывает об этой трагедии.
Предрасположенность мозга к универсальному языку проходит тонкую настройку при контакте с другими людьми, будь то приобретение новых знаний (грамматических правил, слов, фонем) или стирание из памяти различий, не имеющих значения для родного языка.
Языковая специализация начинается с фонем. К примеру, в испанском языке есть пять гласных звуков, тогда как во французском языке, в зависимости от диалекта, насчитывается до семнадцати гласных (включая четыре носовых). Иностранцы, которые говорят по-французски, часто не чувствуют разницы между некоторыми звуками. Коренные испанцы обычно не различают звуки во французских словах cou (произносится как [ку]) и cul (произносится как [кю]), что может привести к недоразумениям, поскольку cou значит «шея», а cul значит «задница». Эти звуки звучат совершенно по-разному для коренного француза, примерно как «и» и «а» для испанца.
Самое интересное, что все дети на свете способны распознавать эти различия в первые несколько месяцев жизни. На этом этапе развития мы различаем то, чего не замечаем в зрелом возрасте.
По сути, младенец обладает универсальным мозгом, способным различать фонологические контрасты любого языка. Со временем каждый мозг разрабатывает собственные фонологические категории и барьеры в зависимости от специфики родного языка. Для того чтобы понимать, что звук «а», произносимый разными людьми в разных обстоятельствах, на разном расстоянии, соответствует одному и тому же «а», человек должен усвоить определенную категорию звуков. При этом неизбежно утрачиваются тонкие различия. Границы определения фонем в звуковом пространстве устанавливаются между шестым и девятым месяцем жизни. И разумеется, они зависят от языка, который мы слышим в ходе своего развития. В этом возрасте наш мозг перестает быть универсальным.
После раннего этапа определения фонем наступает время для слов. Здесь существует, казалось бы, неразрешимый парадокс. Как младенцы узнают слова в том или ином языке? Проблема не только в том, как выучить значения тысяч слов, составляющих язык. Когда кто-то впервые слышит фразу, произнесенную по-немецки, он не только не понимает, что означает каждое слово, но даже не может выделить отдельные слова в звуковом пространстве фразы. Это происходит потому, что в устной речи нет пауз, соответствующих пробелам между написанными словами. Этозначитчтослышатьиностраннуюречьвсеравночточитатьэтопредложение[12]. И если младенец не знает слов языка, как он может распознать их в такой путанице?
Одно из решений состоит в том, чтобы говорить с младенцами на материнском языке: медленно и с акцентированным произношением. В материнском языке есть паузы между словами, что помогает героической работе младенца по разделению фразы на составные слова.
