В каждой психотерапии спонтанно развиваются свои уровни общения. Уровень общения интеллектуального студента старших курсов — это совершенный английский с обзорами информации и сложными теоретическими конструкциями. Но в психотерапии, чтобы помочь людям измениться, нужен более глубокий уровень общения. С некоторыми слишком правильными людьми достичь его почти невозможно. Чтобы вырваться из такой узкой колеи общения и перейти к чему-то более личному, терапевт может говорить о своих переживаниях, порождаемых скукой, о переживаниях, возникающих в потоке свободных ассоциаций, о своих фантазиях или телесных ощущениях. Неожиданные ассоциации с событиями собственной жизни — мысли о книге, которую забыл вернуть в библиотеку, о починке водопроводного крана в ванной, о том, что почему-то не нравится новая шляпа, которую купила жена, — все, что придет в голову, можно доверить пациенту.
Перемещаясь на уровень свободных ассоциаций или неожиданных высказываний, терапевт приглашает пациента последовать за собой. Терапевт иногда может, переместившись на тот уровень, на котором пациент уже находится, вынудить его перейти на другой уровень общения. Терапевт может поделиться своими творческими фантазиями, внезапно врывающимися в поле его сознания. Иногда они напоминают сны — такие же неясные, бестолковые, но о них тоже стоит рассказать пациенту. Если у терапевта возникает внезапная тошнота, кишечные спазмы или желание пукнуть, онемение в правой ноге, подергивание левого глаза или зуд за правым ухом, надо поделиться этим с пациентом. Когда терапевт признается в том, что сам не понимает смысла подобных явлений, это помогает пациенту справиться с шоком, но потом пациенту будет уже трудно не пользоваться таким же языком.
Конечно, терапевт при этом должен контролировать свое общение. Некоторые вещи, врывающиеся в сознание, не стоит выражать (по социальным, клиническим или профессиональным причинам), их надо утаить. Важно понять, что наркозом для такой терапевтической операции будет забота терапевта о пациенте. И еще одно предупреждение: нельзя пользоваться подобным общением в стиле свободных ассоциаций на первой встрече или же до того, как вы действительно возьмете на себя заботу о пациенте. Иначе такое вмешательство превратится в чистую манипуляцию, может быть, даже и вредную для пациента.
У разных стран — свои языки. Свой язык у каждой профессии. В языке торговцев много терминов, совершенно непонятных обычному человеку. Свой язык у музыкантов, художников, на бирже, на ферме, у преступников, у полицейских. Язык психотерапии черпал выражения из словарей социологии, психологии, антропологии и медицины. Просьбы пациентов о помощи развивали в медицине свой особенный язык. Если человек говорит врачу, что у него кашель, врач сразу прокручивает в голове десять возможных причин этого кашля — грипп, инфекция верхних дыхательных путей или бронхов, туберкулез, рак и т. д. Набор аналогичных терминов появился и в профессиональном языке психотерапии. Понимание его структуры, грамматики и словаря помогает думать о процессе психотерапии.
В этом особом языке существует такой подраздел, как язык пациента. Хотя это и не всегда бросается в глаза, но при достаточном усилии можно понять, что пациент говорит о боли и о бессилии. «Я страдаю и ничего не могу поделать». Такая жалоба может быть скрытой и неявной, но как бы она ни маскировалась, ее суть всегда одинакова — установление контакта с тем, кто тебе поможет.
Второй компонент языка психотерапии я называю «языком предположений». За тем, что я услышал, находится скрытый, косвенный, пугающий или манипулятивный смысл, который можно узнать.
За каждым сообщением, словесным или невербальным, можно различить еще одно содержание. Простое «нет» может означать: «Это невозможно», «Попроси меня еще раз, и я соглашусь», «Попроси меня еще раз, и я не соглашусь» или «Я требую, чтобы ты слушал, что я говорю, и верил мне». И психотерапия очень часто пользуется таким языком предположений. И у пациента, и у терапевта имеются как бы три сферы сознания: известное; то, что можно узнать (когда усилие, страдание, время, забота, пристальное внимание могут превратить неведомое в известное) и непознаваемое (то, что не станет известным никогда; то, что иногда называют «лицом Бога», а мы — «бессознательным»).
Психотерапевт, используя язык предположений, помогает пациенту перескочить с известного в область неведомого. Оно сейчас неизвестно пациенту, но может прийти в его сознание. Иногда это называют способностью «произносить непроизносимое», иногда — «шизофренятиной» или «сумасшествием». Особенно удобно пользоваться таким языком непрямо, бурча про себя что-то чуднуе и как бы не вполне серьезное, но так, чтобы слышал пациент. (Лучше всего, когда таким языком предположений пользуются только в психотерапии и не выносят его за пределы этой особой защищенной субкультуры.)
Разговаривать языком предположений можно и невербально. Например, чтобы улучшить общение и заставить пациента слушать себя, терапевт может отвлекаться от клиента и отдавать свое внимание каким-нибудь игрушкам, головоломками или чему-нибудь в этом роде, тем самым подчеркивая, что терапевт не слишком озадачен или напуган историей пациента. Это помогает разрушить бредовые, сложившиеся еще до первой встречи представления пациента о том, что терапевт будет всегда находиться при нем — всепонимающий и всемогущий. Терапевт тоже человек.
Пациент, побывавший в руках нескольких терапевтов и собравший коллекцию слов, которые были значимы для них, пользуется ими, чтобы устанавливать контакт со следующим терапевтом. Язык боли и бессилия окажется скрытым, усиленным или видоизмененным, если пациент научился манипулировать терапевтом. Задача терапевта — предположить, что это так, и исследовать подобный процесс.
Существует еще один раздел языка психотерапии. Я называю его «языком возможностей». Думая и говоря о попытках пациента измениться, мы предлагаем разные альтернативы его переживаниям, возможности, о которых он не думал. Пациентка, например, говорит: «Я не выношу мужа, но развестись не могу». Терапевт предлагает различные варианты, о которых и пациентка могла бы подумать, если бы это не было столь мучительным для нее. Например: она может вернуться к своим родителям, усыновить ребенка, чтобы поменять стиль жизни, найти работу, бросить работу, поменять круг друзей. Это расширяет ее мышление, облегчает боль и даже освобождает от вины и стыда. Тогда у нее появится новое желание обдумать свое положение. По сути дела, пациент показывает рамки своего мышления, а терапевт может их расширять или делать эластичнее.
Еще один род языка психотерапии, я называю «языком несвязностей». Мысли, не имеющие отношения к разговору, высказывания не по делу, фантазии в стиле свободных ассоциаций, которые кажутся совершенно посторонними, внезапно приобретают особое значение, важность и огромную ценность. Мы обладаем некоторой загадочной способностью, мало используемой, находить ассоциации тому, что сейчас происходит, — неожиданные, непонятные и часто пропадающие зря, поскольку мы не осмеливаемся произнести их вслух. Тот, кто занимается групповой терапией, знает, что слова одного человека в группе всегда имеют смысл для кого-то еще или для всех. И то, что для одного не имеет смысла, может оказаться очень значимым для другого, часто к полному удивлению остальных, никакого значения в этих словах для себя не видящих.
При достаточно хороших отношениях мы можем делиться такими несвязными мыслями, среди которых не только свободные ассоциации или приходящие из ниоткуда фразы, но также и эмоции, возникающие у терапевта. Внезапный приступ гнева, непонятное ощущение, что эта ситуация похожа на предыдущую, явно не обоснованные подозрения, внезапная головная боль или спазм в кишечнике, неожиданная потеря памяти, — все, что на первый взгляд никак не связано с происходящим вокруг, может оказаться ценным для роста пациента.
Наконец, я хочу предложить еще один, совсем новый язык — язык трансформации. К каждой семье стоит относиться как к другому народу. У каждой семьи своя священная культура, на ее создание уходят годы. История семьи включает в себя цепь поколений, а сами члены семьи являются результатом сочетания последних двух поколений, из которых и вышла нуклеарная семья, сидящая перед нами. Они пришли, потому что в семье разлад. События их жизни — рождение, брак, смерть, болезнь, всякого рода напряжения — создают ситуацию, в которой семья буквально парализована, обездвижена трениями между семейными подгруппами, трениями с внешним миром и его культурой, парализована патологическими методами решения этих проблем (с помощью «козла отпущения» или посредством отказа от мобилизации своих сил для изменения). И терапия помогает членам семьи собрать эти силы. Но для такой мобилизации решительно необходимо священное уважение терапевта по отношению к членам семьи — «безусловное принятие» (по словам Карла Роджерса). Когда они приносят свою боль, терапевт отвечает им языком предположений и возможностей. Он должен твердо помнить, что культура семьи уникальна, и настаивать, что именно эту собственную культуру он поможет усвоить и мобилизовать.
