Так как эта высказанная мною мысль еще нова, – историю же трудно понять без нее, – я посвятил ей в своем предшествующем труде («Психология народов») четыре главы. Читатель увидит из этих глав, что, несмотря на обманчивую внешность, ни язык, ни религия, ни искусства, одним словом, ни один из элементов цивилизации не переходит в неприкосновенном виде от одного народа к другому.
Биологические науки претерпели большие изменения с тех пор, как эмбриология показала, какое громадное влияние имеет прошлое на эволюцию живых существ. Такое же изменение произойдет и в исторической науке, когда идея о влиянии прошлого получит большее распространение. До сих пор еще она недостаточно распространилась, и многие государственные люди проникнуты еще идеями теоретиков прошлого века, думавших, что общество может порвать со своим прошлым и может быть переделано во всех направлениях, если будет руководствоваться светом разума.
Народ – это организм, созданный прошлым, и как всякий организм, он может быть изменен не иначе как посредством долгих наследственных накоплений.
Люди руководствуются традициями особенно тогда, когда они находятся в толпе, причем меняются легко только одни названия, внешние формы.
Жалеть об этом нечего. Без традиций не может быть ни национальной души, ни цивилизации. Поэтому-то одним из главных занятий человека с тех пор, как он существует, было создание сети традиций и разрушение ее после того, как благодетельное действие традиций иссякало. Без традиций не может быть цивилизации; без разрушения традиций не может быть никакого прогресса. Трудность заключается в том, чтобы отыскать равновесие между постоянством и изменчивостью, и эта трудность очень велика.
Если какой-нибудь народ допустит прочно укрепиться привычкам в течение нескольких поколений, он уже более не может измениться и, как Китай, становится неспособным к совершенствованию. Насильственные революции тут ничего не могут сделать, так как обломки разорванной цепи либо снова спаиваются вместе, и прошлое опять, без всяких изменений, приобретает свою власть, либо эти обломки остаются рассеянными, и тогда за анархией вскоре следует упадок.
Таким образом, идеал каждого народа состоит в сохранении учреждений прошлого и в постепенном и нечувствительном их изменении мало-помалу. Но этот идеал очень труднодостижим. Древние римляне и современные англичане – единственные, реализовавшие этот идеал.
Именно толпа и является самой стойкой хранительницей традиционных идей и всего упорнее противится их изменениям, – особенно те категории толпы, которые именуются кастами. Я указывал уже на этот консервативный дух толпы и говорил, что самые бурные возмущения ведут лишь к перемене слов. Имея в виду разрушенные церкви в конце прошлого столетия, казни и изгнания священников и общее преследование, которым подвергался весь католический культ, можно было думать, конечно, что старые религиозные идеи потеряли окончательно свою власть. А между тем прошло лишь несколько лет после этого, и отмененный культ был восстановлен вследствие общих требований. Вытесненные на время традиции снова вернули свое царство.
В докладе бывшего члена Конвента Фуркруа, цитированном Тэном, говорится об этом отношении вполне определенно: «Повсеместное празднование воскресного дня и посещение церквей указывает, что масса французов желает возвращения к прежним обычаям, и теперь не время противиться этой национальной склонности… Огромная масса людей нуждается в религии, культе и священниках. Ошибка нескольких современных философов, в которую я и был вовлечен, заключалась именно в том, что они полагали, будто образование, если оно достаточно распространится в народе, может уничтожить религиозные предрассудки. Эти предрассудки служат источником утешения для огромного числа несчастных… Надо, следовательно, оставить народной массе ее священников, ее алтари и культ».
Ни один пример не показывает лучше этого, какую власть имеют традиции над душой толпы. Не в храмах надо искать самых опасных идолов, и не во дворцах обитают наиболее деспотические из тиранов. И те и другие могут быть разрушены в одну минуту. Но истинные, невидимые властелины, царящие в нашей душе, ускользают от всякой попытки к возмущению и уступают лишь медленному действию веков.
В социальных, как и в биологических, проблемах одним из самых энергичных факторов служит время. Время является единственным истинным творцом и единственным великим разрушителем. Время воздвигло горы из песчинок и возвысило до степени человеческого достоинства безвестную клетку геологических эпох. Достаточно вмешательства веков для того, чтобы какое-нибудь явление подверглось полному изменению. Справедливо говорят, что муравей мог бы сгладить Монблан, если б только ему было дано на это время. Если бы какое-нибудь существо получило магическую власть изменять течение времени по желанию, то эта власть была бы равносильна могуществу, которое приписывается верующими только Богу.
Мы ограничимся здесь рассмотрением влияния времени на генезис мнений толпы. В этом отношении действие его очень велико, и ему подчиняются такие великие силы, как расы, которые не могли бы образоваться без него. Время способствует возникновению, развитию и уничтожению верований; время дает им силу и могущество, и время же лишает их и того и другого. Время подготавливает мнения и верования толпы или, по крайней мере, почву, на которой они могут развиваться. Вот почему некоторые идеи могут быть осуществимы только в известные эпохи, так как они развиваются и возникают вовсе не внезапно и не случайно, и корни каждой из них можно найти в очень отдаленном прошлом. Если наступает расцвет этих идей, значит, время подготовило его. И генезис этих идей становится понятен, лишь если мы обратимся к прошлому. Идеи – это дочери прошлого и матери будущего и всегда – рабыни времени!
Таким образом, нашим истинным властелином является время, и нам надо только предоставить ему действовать, чтобы видеть перемену во всем. В настоящий момент нас тревожат грозные притязания толпы и те разрушения и перевороты, которые они, по-видимому, готовят нам. Но время позаботится о том, чтобы восстановить равновесие.
«Никакой режим не возник в один день, – говорит Лавосс. – Политические и социальные организации создаются веками. Феодализм существовал в бесформенном и хаотическом виде в течение многих веков, пока не подчинился известным правилам. Абсолютная монархия существовала также многие века, пока не найден был правильный правительственный режим, – и во все эти переходные периоды всегда были большие смуты».
4. Политические и социальные учреждения
Еще довольно распространена та идея, что учреждения могут служить к исправлению недостатков общества, что прогресс народов является последствием усовершенствования учреждений и правительств и социальные перемены можно производить с помощью декретов. Французская революция имела своей исходной точкой именно эту идею, и современные социальные теории в ней находят точку опоры.
Продолжительный опыт все-таки не в состоянии был серьезно поколебать эту опасную химеру, и напрасно историки и философы пробовали доказать ее неосновательность.
Им, однако, нетрудно было бы доказать, что все учреждения представляют собой продукт идей, чувств и нравов и что эти идеи, чувства и нравы нельзя так легко переделать посредством одного только изменения кодексов. Народ не сам выбирает для себя учреждения, точно так же, как и не сам выбирает для себя цвет глаз и волос. Учреждения и правительства – это продукт расы, и не они создают эпоху, а эпоха их создает. Народы управляются не так, как того требует их характер. Нужны целые века для образования какого-нибудь политического режима, и точно так же нужны века для его изменения. Учреждения сами по себе не могут быть ни хороши, ни дурны, и те, которые хороши для какого-нибудь народа в данную минуту, могут быть совершенно непригодны для него в другое время. Поэтому-то не во власти народа изменять эти учреждения на самом деле; он может только посредством насильственных революций менять название учреждений, но сущность их не изменится. Названия, впрочем, не имеют значения – это не более как ярлыки, и историк, проникающий в самую суть вещей, не станет обращать на них особенного внимания. Так, например, самая демократическая страна на свете, Англия, управляется монархическим режимом, между тем в испано-американских республиках, несмотря на существующие там республиканские учреждения, господствует самый тяжелый деспотизм. Судьбы народов определяются их характером, а никак не правительствами. В предшествующей своей работе я старался доказать это яркими примерами.
Это признается даже в Соединенных Штатах самыми передовыми из республиканцев. Американский журнал Forum высказал по этому поводу следующее категорическое мнение, которое я заимствую из Review of Reviews за декабрь 1894 года: «Даже самые ярые враги аристократии не должны забывать, что Англия – самая демократическая страна на свете, где наиболее уважаются права личности и где личность пользуется наибольшей свободой».
