class="p1">По пронизывающему холоду я иду на работу в элитный спа-салон. Время – около 6:45 утра, мне осталось пройти метров восемьсот. Мне холодно так, что мой мозг отключается, в нем нет ничего, кроме ненависти и сожаления. Я плачу, и слезы замерзают на ресницах. Я принимаю решение покинуть это место. В течение первой половины смены я ем сырой миндаль и сушеную клюкву, разложенные в миске для богатых белых дам, приходящих за дорогими процедурами по окрашиванию волос и уходом за лицом и телом. Я предлагаю колористу забрать его заказанный обед из кафе на соседней улице, потому что знаю, что в этой конкретной бутербродной есть туалет на одного человека, который отлично подходит для того, чтобы поблевать. Я пью огуречную воду в спа-салоне, снимаю развевающийся халат и рысью бегу по улице, радуясь, что уже близка к очищению. Забегаю в кафе под названием «Толстый живот», что кажется мне ироничным, когда я проскальзываю в туалет. Я могу блевать довольно тихо и часто без помощи рук, но в моем желудке не так много пищи, поэтому приходится прикладывать некоторые усилия. Мои ночные приступы – совсем другое дело; я могу подтянуть наполненный желудок, используя мышечную память. Мне не терпится сделать это сегодня вечером, но сейчас меня раздражает то, как сильно я отплевываюсь, чтобы произвести на свет такое глупое, среднее количество непереваренной смеси. (Несмотря ни на что, я стараюсь не показывать свою невероятно очевидную психическую болезнь.)
Отрыжка причиняет боль, и я чувствую, что меня гложет отвращение к самой себе, к своему лицу, склоненному над общественным туалетом, к жалкой девчонке. Я плююсь, пока не почувствую привкус неоновой желудочной кислоты, мои колени подгибаются, и я неудачно ловлю себя на том, что пол приближается к моему лицу. Он холодный, и мой слух обращается к звукам звона, и я вздыхаю, не замечания ничего, кроме звона, звона, звона.
Этот звон становится таким приятным ощущением и приносит мне покой и умиротворение, единственно доступные для меня. В эти дни я делаю все, что в моих силах, чтобы угнаться за ним, и это убивает меня.
В пантеоне моей пожизненной любви к мазохизму, посеянной во мне в годы занятий балетом, родившейся во мне благодаря истории и случайности, созданной для меня и преподанной мне, принятой мной, любимой мной, отчаянно культивируемой и искомой мной, это время, когда все действительно плохо.
Я встаю с пола. У меня кровоточит костяшка пальца. Я умываю лицо и полощу рот, дрожащей рукой наношу помаду. После беру еду навынос, отковыриваю мятный леденец с подноса и легко флиртую со скучающим кассиром. Я плыву обратно по улице на работу, останавливаясь раз или два, чтобы успокоиться, но в целом ощущая гул бурной рвоты, как будто кто-то наконец откупорил меня и позволил гнилостной жиже моего голодного мозга просочиться через уши. Остаток смены я работаю голодной. Голод причиняет боль, но я чувствую, что заслужила его. Это также заставляет меня чувствовать себя удовлетворенной, как будто я делаю что-то правильное.
Около 17:30 я выхожу из дома, одеваюсь и иду на вторую работу – в кафе-мороженое. Иногда я съедаю сэндвич и выблевываю его перед тем, как идти на вторую работу, потому что там так холодно и мне не хочется придумывать, где и как можно быстро перекусить, да еще и дойти до хорошего туалета, чтобы вовремя опустошить желудок в разгар обеденного перерыва в Бактауне. Я прихожу к шести и не снимаю зимнее пальто, дрожа от холода, когда зачерпываю мороженое для людей, выглядывающих сквозь шарфы и зимние шапки. Время идет так медленно, как никогда, а я голодна, раздражена, скромно улыбаюсь клиентам, напеваю дурацкие джинглы про мороженое каждый раз, когда кто-то дает мне чаевые. Приходят полицейские, потому что знают, что владелец магазина сказал не предъявлять им счет. Они заказывают микс из нескольких видов мороженого, дразнят меня и дают мне пять долларов, чтобы я «записала песню Бейонсе про мороженое». Они спрашивают меня, какой мой любимый вкус, как я остаюсь такой худой, работая в магазине мороженого, сколько мне лет.
Когда они уходят, я жду еще час до закрытия и запираю двери. Только после этого я начинаю есть, с остервенением глотая еду, параллельно вяло выполняя задания на конец рабочего дня. Делаю закупку мороженого для новой смены и жую «Орео», пока подметаю полы, быстро закидываю в себя жареные орешки и охлажденное тесто для печенья. Я отбеливаю унитаз, в который меня вот-вот стошнит, чтобы потом снова его отмыть. Зимой мы работаем одни, поэтому я знаю, что могу спокойно есть и блевать в туалете для сотрудников и меня не обнаружат. Я также знаю, что одиночные смены означают, что я могу взять с собой пинту мороженого и никто об этом не узнает. (Замечу: я не верила, что моя относительная скрытность кого-то уверит в моем психическом здоровье и способности прокормить себя. Скорее, я считала, что если приложить усилия, чтобы хотя бы попытаться скрыть расстройство пищевого поведения, то это уменьшит вероятность того, что кто-то поймает меня с поличным и столкнет с этим. Я уверена, что люди знали, что я больна, но гораздо сложнее вмешаться в мои дела, если нет конкретных доказательств. Нет тела – нет дела.)
Я запихиваю мороженое в сумку и, когда проходит примерно восемнадцать часов с того утра, как я покинула свою квартиру, ставлю магазин на сигнализацию, запираю двери и иду домой. На обратном пути так холодно, что я снова начинаю плакать, что только усиливает холод. Я останавливаюсь у круглосуточного магазина и покупаю хлеб, конфеты и диетическую газировку. Я беру в магазине несколько почти просроченных бутербродов. Это дорогостоящий, расточительный образ жизни, постоянное переедание и чистка, и я нашла себе побочное увлечение – мелкое воровство, чтобы подпитывать свою зависимость. Я ненавижу себя за это и увязаю в своем стыде. Но это меня не останавливает.
Когда я прихожу домой, я начинаю плотно есть. Белый хлеб с маргарином комнатной температуры, который весь день пролежал открытым на комоде, мороженое, украденное с работы, черствые бутерброды с индейкой и сыром (тоже украденные), пакет шоколада, морковь с горчицей, сырный соус из банки, глазурь для торта, простой тунец из банки, диетическая смесь для горячего шоколада (сухая), пакеты пшеничных кренделей с медом, Pop-Tarts, Combos, крекеры, бублики, бананы с арахисовым маслом, пакеты ароматных хлопьев, яичный салат, который определенно просрочен. Я ем прожорливо, набивая рот до отказа, останавливаясь снова, снова и снова, чтобы проблеваться в мусорные пакеты, выпить газировки и снова проблеваться, чтобы продолжать блевать так
