звучит странно, удастся, вероятно, свести к совершенно специфическому, но абсолютно непонятному отношению чувства вины к нашему сознанию. В обычных, считающихся нами нормальными случаях раскаяния это чувство достаточно отчетливо улавливает сознание, мы ведь привыкли говорить вместо «чувство вины» – «сознание вины». На основе изучения неврозов, которому мы обязаны, впрочем, самыми ценными рекомендациями для понимания нормального состояния, намечаются противоречивые возможности. В случае одного из подобных психических переживаний невроза навязчивых состояний чувство вины слишком назойливо навязывается сознанию, оно господствует в картине болезни, да и в жизни больного, почти не дозволяя существовать чему-то другому рядом с собой. Однако в большинстве других случаев и форм невроза это чувство остается неосознанным, нисколько не теряя из-за этого в воздействии. Больные нам не верят, когда мы допускаем наличие у них «бессознательного чувства вины». Ради того, чтобы они нас поняли хотя бы частично, мы рассказываем им о неосознанной потребности в наказании, в виде которой это чувство проявляет себя. Не следует, однако, переоценивать его связь с разного рода неврозами; и при неврозе навязчивости существуют типы больных, которые не воспринимают свое чувство вины или ощущают его как состояние мучительного недовольства собой, а какой-то вид страха испытывают только тогда, когда подобное настроение мешает им совершать определенные действия. Такие обстоятельства мы, возможно, в конце концов когда-нибудь поймем, но пока еще этого не умеем. В данном случае, видимо, вполне уместно заметить, что по своей сути чувство вины является не чем иным, как перемещенным подвидом страха; в своей более поздней фазе оно полностью совпадает со страхом перед Сверх-Я. И у этого страха по его отношению к сознанию обнаруживаются такие же крайние варианты. Самыми разными способами этот страх скрывается за любыми симптомами. При этом он то напористо и полностью завладевает сознанием, то прячется настолько искусно, что нам приходится говорить о бессознательном страхе или (если мы хотим остаться безупречными с точки зрения психологии, ведь страх в первую очередь всего лишь чувство) о возможности страха. А поэтому вполне, видимо, допустимо, что и произведенное культурой сознание вины не признается таковым, а по большей части остается бессознательным или проявляет себя как некое недовольство или неудовлетворенность, для которых подыскивают другие обоснования. Правда, по меньшей мере религии никогда не отрицали роли чувства вины в культуре. Более того, они претендуют (чему в другом месте я не воздал должного [34]) на избавление человечества от этого чувства, которое они называют грехом. Исходя из способа, каким христианство добилось этого избавления, – путем жертвенной смерти одного человека, взявшего тем самым всеобщую вину на себя, – мы как раз и пришли к выводу, каким мог быть первый повод для приобретения этой изначальной виновности, с которой и началась культура [35].
Быть может, это и не особенно важно, но, пожалуй, лишним не будет разъяснить значение некоторых терминов – таких как «Сверх-Я», «совесть», «чувство вины», «потребность в наказании», «раскаяние», которые мы употребляли слишком вольно и, бывало, одни вместо других. Все они относятся к одной и той же ситуации, но обозначают различные ее стороны. Сверх-Я – это психическая инстанция, открытая нами, совесть же – функция, которую мы ему приписываем наряду с другими. Она должна наблюдать за действиями и намерениями Я, оценивать их, осуществлять цензорскую деятельность. Чувство вины, жесткость Сверх-Я – это, стало быть, то же самое, что и суровость совести, это свойственное Я впечатление, что за ним ведется наблюдение, это оценка напряжения между стремлениями человека и требованиями Сверх-Я и лежащий в основе этих отношений в целом страх перед этой критической инстанцией. Потребность в наказании представляет собой проявление влечения Я, ставшего под влиянием садистского Сверх-Я мазохистским, то есть частью имеющегося в нем влечения к деструкции в виде эротической привязанности к Сверх-Я. О совести не приходится говорить, пока не обнаружено наличие Сверх-Я. Что касается сознания вины, нужно добавить, что оно появляется раньше, чем Сверх-Я, а значит, и раньше совести. В таком случае оно является непосредственным выражением страха перед внешним авторитетом, наделенным властью, признанием напряженности между Я и последним прямым отпрыском конфликта между потребностью в любви с его стороны и позывами к удовлетворению влечения, чье торможение производит склонность к агрессии. Наложение друг на друга двух этих слоев чувства вины (из страха перед внешним и внутренним авторитетом, обладающим властью) несколько мешало нам выявить всю совокупность связей совести. Раскаяние представляет собой общее название реакции Я в одном из случаев чувства вины и содержит мало преобразованный материал чувства страха, действующего за их спиной. Оно само по себе является наказанием и может включать в себя потребность в наказании, а значит, и оно может быть старше совести.
Никак не помешает также еще раз привести противоречия, временами сбивавшие нас с толку в ходе нашего исследования. С одной стороны, чувство вины могло быть следствием нереализованной агрессивности, а с другой стороны, и как раз в самом начале своей истории в случае отцеубийства – результатом агрессии осуществленной. Мы нашли, впрочем, выход из этого затруднительного положения. Именно установление внутренней власти – Сверх-Я – принципиально изменило ситуацию. До этого чувство вины совпадало с раскаянием. Мы замечаем при этом, что термин «раскаяние» следует зарезервировать для реакции на реально совершенную агрессию. После этого вследствие всеведения Сверх-Я различие между задуманной и осуществленной агрессией было утрачено. Теперь чувство вины вызывается как реально совершенным насильственным действием, что всему миру известно, так и просто задуманным – что обнаружил психоанализ. Несмотря на изменение психологической ситуации, конфликт амбивалентности двух первовлечений полностью сохраняет свое влияние. Возникает соблазн именно здесь искать решение загадки меняющегося отношения чувства вины к сознанию. Чувство вины, возникающее из раскаяния в дурном поступке, должно быть, всегда осознано; возникшее же из восприятия злостного умысла может оставаться неосознанным. Однако все не так просто; невроз навязчивости находится с этим в явном противоречии. Второе противоречие состояло в том, что чувство вины наделено агрессивной энергией, и, согласно одной точке зрения, Сверх-Я лишь продолжает усилия по наказанию со стороны внешней власти и сохраняет их в психике, тогда как в соответствии с другой, это скорее не нашедшая применения собственная агрессия, направленная против этой сдерживающей власти. Первая концепция лучше подходит, пожалуй, для понимания истории, вторая – теории чувства вины. Более тщательное размышление сделало почти совсем незаметным казавшееся непримиримым противоречие. Впрочем, существенным и общим осталось то, что в обоих случаях речь идет об агрессии, смещенной вовнутрь. И действительно, клинические наблюдения позволяют опять-таки различать два источника приписываемой Сверх-Я агрессивности, из которых в конкретных случаях большее влияние оказывает
