– Что они там увидели? – спросил кто-то в глубине навеса.
– Радугу,– ответил другой.
– Вот чудики...– сказал первый.
– Это не чудики. Это ученики Осташинского,– сказал кто-то третий...
Тема урока была «Зима». Художница нарисовала девочку. Стройная до неправдоподобия, снежно-белое платье ее растекается широким веером. Похоже, будто не платье стекает вниз до бесконечности, а она, это хрупкое существо, вырастает из светлого веера.
Руки ее подняты вверх, взметнулась дирижерская палочка. Там, наверху, куда упирается конец палочки, куда устремлен взгляд девочки,– там начинается музыка: оттуда льются круги, вначале маленький белый, потом светло-голубой, зеленый, серый, синий, черный. Музыкальные круги ширятся, растут, захватывают все пространство.
И там же, далеко наверху, начинается... снегопад.
Девочка дирижирует снегопадом. На обороте картины подпись автора – Наташа Борисюк, 11 лет.
...Попав в студию, где висит эта картина, и увидев рисунки детей, я в первую секунду засомневался: дети ли создали их, по крайней мере только ли дети? Но сомнения длились всего секунду. Потому что вместе с совершенством линий и красок бросалось в глаза такое богатство фантазии, которое несвойственно трезвому опыту взрослого. Я увидел салют над Кремлем. Только высоко в небе рассыпались не гирлянды огней, а цветы киевских каштанов. Увидел, как в космосе цветут яркие маки. Как легкий Пегас несет на своих крыльях снежную королеву.
– Натюрморты вам не нужны. Рисуйте по памяти,– говорит руководитель студии Осташинский самым младшим из учеников.– Запоминайте все, что видите на улице, дома, в лесу. Запоминайте...
Осташинский проводит занятия так. В комнате, где сидят дети, выключается свет. В темноте светится только аквариум. Учитель ставит пластинку «голоса рыб». Не дыша, разглядывают ребятишки подводный мир.
Потом зажигается свет. Осташинский категорически запрещает делать даже малейшие наброски. Он включает проигрыватель, звучит «Океан – море синее» Римского-Корсакова. Дети закрывают глаза (обязательно закрывают). Когда смолкают последние аккорды, учитель тихо спрашивает:
– Еще раз?
Не открывая глаз, также тихо, чтобы не «разбудить» себя, дети просят:
– Да.
Потом Осташинский называет тему – подводный мир. Нарисуйте все, что видели за это время.
И дети рисуют. Вольные в своей фантазии, верные тому, что видели.
У Осташинского богатая коллекция пластинок: Бетховен, Шопен, Лист, Рахманинов, Моцарт, Кабалевский. Песни революции, гражданской и Отечественной войн, русские и украинские песни, записи народных сказок. Светлов читает своих «Живых героев», «Гренаду»... Дети слушают, рисуют тачанки, иванов-царевичей, космос.
Как рисуют? Была все та же тема – зима, с которой мы начали рассказ. Шестнадцатилетняя Валя Турыкина нарисовала девичье лицо, обрамленное вихрями снега. Прямой тонкий нос, брови вразлет, длиннющие, как крылья, ресницы и пронзительные глаза, в которых такая боль, что, если долго смотреть в них, они могут сжечь.
Журнал «Украина» напечатал эту картину, эти глаза во всю обложку. Студенты Львовского института прикладных искусств скупили несколько сотен номеров журнала, вырезали обложки и заклеили ими все стены одной из комнат общежития. Потом, оказавшись в Киеве, они отправились искать автора...
Как рисуют! Не будем поминать многие республиканские и всесоюзные конкурсы, победителями которых были ученики Н. О. Осташинского. В 120 (!) странах мира побывали на выставках рисунки детей этой студии. И везде завоевывали они почетные дипломы. Словом, побед не счесть. Сочтем другое...
Многие из учеников студии получили высшее художественное образование. Некоторые учатся в Суриковском институте, в Строгановке, в архитектурном, учатся в Москве, Киеве, Львове... Ученики Осташинского работают художниками в редакциях газет, журналов, в издательствах, на киностудиях.
Ну, хорошо, талант есть талант Но как же все-таки с теми, кто не станет художниками? Таких ведь немало, наверное.
Да, немало. И это, конечно, очень важно: знать, чем стала студия для тех, остальных.
Однажды услышал я такой разговор:
– Пусть наш сын занимается в художественной студии,– говорила мужу жена.– Не могу понять, почему ты против?
– Я тебе повторяю, это несерьезно,– отвечал он.– Художником можно быть только или талантливым или никаким. Пусть он займется делом: станет физиком, математиком или, как я, инженером-конструктором.
Позиция отца не из редких, скажем прямо. Тем более, важно знать чем была студия для тех, кто не стал художником?
Если взять любой (я не преувеличиваю – любой) рисунок ученика студии, даже очень несовершенный, можно увидеть; учитель учит детей образно мыслить. Не самое ли это главное в педагогике Осташинского? Вспомним аквариум в темноте, через который иногда преломляется пучок света, чтобы у рыб была радуга, вспомним «Океан – море синее», детей с закрытыми глазами.
После одного из таких уроков шестилетний мальчик сказал дома:
– Мама, у тебя брови, как стая волков...
Ну и что, скажет, вероятно, тот отец. И его, быть может, поддержит какой-нибудь практичный читатель: так ли уж это необходимо – воображение, фантазия?
Необходимо. Ученики Осташинского хорошо знают: настоящее искусство перестает существовать там, где кончается воображение, творческая фантазия. Искусство музыки, живописи, поэзии. Искусство медицины, инженерной мысли. Воображение не дает мысли дремать, бережет ее от застоя.
– Вы, может быть, видели,– говорил мне Осташинский,– у нас в студии скульптуру Маяковского? Так вот ее лепил Аркадий Ершов. Между прочим, кандидат технических наук... Валерий Лабковский, тоже наш художник, занимается у академика Колмогорова. Будучи студентом-первокурсником, он уже преподавал в школе для одаренных математиков. Недавно встретил на Крещатике Олега Маншило, его скульптуры были известны на многих выставках. Сейчас – слесарь, говорят, очень дельный. Руку мне подал, и я сразу вспомнил его пальцы, крупные, сильные... Рая Воробчук защитила диссертацию по архитектуре. Другой наш архитектор, Виталий Пашков, показывал мне недавно свой проект пионерского лагеря – загляденье.... Толя Лапутин – кандидат биологических наук[1]. И знаете, что приятно? Он подготовил к печати книгу по биологии со своими же рисунками. Биолог должен любить природу и любовью художника...
Долго рассказывал мне Осташинский о своих учениках – художниках, физиках, математиках, химиках. Время от времени он снимал очки, устало щурился, давая, видимо, отдохнуть глазам. Потом снова надевал очки и говорил, говорил... И мне все яснее открывался смысл слов, сказанных однажды известным авиаконструктором А. Яковлевым: «Чайковский – наш соавтор».
Я подумал тогда: если ученица Осташинского станет техническим секретарем, машинисткой, администратором, и тогда я отличу ее от многих. Не смогу не отличить. Потому что Осташинский не только растит художников, но главным образом формирует Личность.
Я вспоминаю иногда один краснодарский трамвай. Он шел вечером, близко к полуночи, позванивая и грохоча на стыках, по окраине города. Сирень свешивалась прямо в окна. В вагоне было очень тихо и скучно. Вдруг в вагон вошли двое: она – в белом подвенечном платье и он – в черном вечернем костюме. Перед одной из остановок молодые проплыли к передней площадке. Прежде чем открыть дверцу, водитель – смуглый, небритый парень – протянул руку и сорвал две ветки сирени. Потом он высунулся из своей водительской кабины, сказал что-то невесте, подмигнул жениху и протянул им цветы.
Все это случилось задолго до моего знакомства со студией, но сейчас я ясно увидел в том парне – водителе трамвая ученика Осташинского. Человека, обученного замечать прекрасное и в искусстве, и в жизни.
В книге отзывов детской студии я нашел запись японской делегации: «Дети, которых так хорошо воспитывают в вашей стране, станут замечательными людьми».
Я подумал, слово «воспитывает» как нельзя лучше подходит к методам обучения Осташинского. Судите сами. Один ребенок любил рисовать только на бумаге большого формата – размашисто, аляповато, с помарками, кляксами, Осташинский стал вырезать для него маленькие, как наклейки спичечных коробков листики и заставлял малыша выводить тончайшие узоры, да так, чтобы каждая черточка, каждая точечка были видны.
– Я не знаю, будет ли он художником,– сказал мне Осташинский,– но я хочу, чтобы, когда он вырастет, у него в квартире было чисто.
Инна М., занимаясь в студии писала стихи. Их печатали в «Пионерской правде», читал по радио большой друг студийцев композитор Дмитрий Кабалевский. Она писала о том, как хочет подняться на вершину бесконечной горы, взять в руки солнце и принести его людям. Я намеренно пересказываю стихи прозой, потому что главное в них не рифма, не стихотворные находки, а то, что писались они светлые и оптимистичные, в то время, когда она не могла двигаться: тяжело болела полиомиелитом. Ученики возили ее на занятия в студию больше года.
