Здесь мы подходим к очень серьезным вопросам о природе "излечения" в психотерапии. Под этим подразумевается, что функция терапевта – не "излечение" невротических симптомов пациента, хотя большинство людей обращаются к терапии, мотивируясь именно этим. Безусловно, факт подобной мотивации отражает их проблему. Терапия занимается более фундаментальной проблемой, она помогает человеку испытать его существование, а любое освобождение от симптомов должно быть просто сопутствующим результатом этого процесса. Основные идеи излечения – жить как можно дольше и как можно лучше приспособиться – сами по себе отрицают Dasein, отрицают конкретное бытие пациента. Тип излечения, заключающийся в приспособлении, становлении способным соответствовать культуре, можно достичь техническими средствами терапии, так как это центральная идея культуры – человек, ведущий просчитанный, контролируемый, технически хорошо управляемый образ жизни. В этом случае пациент принимает ограниченный мир без конфликта, так как теперь его мир тождественен этой культуре. Поскольку тревога приходит только со свободой, то пациент естественно справляется с тревогой. Он освобождается от симптомов, так как отказывается от возможностей, являющихся причиной его тревоги. Это способ быть вылеченным за счет отказа от бытия, от существования, за счет сужения, ограничения бытия. В этом смысле психотерапевты становятся агентами культуры, чья задача – приспособить людей к этой культуре. Психотерапия становится выражением распада этой эпохи, а не способом его преодоления. Как мы сказали выше, есть явные исторические признаки того, что это происходит в разных психотерапевтических школах. Историческая вероятность такова, что этот процесс будет нарастать. Здесь, безусловно, встает вопрос о том, сколько такое освобождение от конфликта за счет отказа от бытия может продолжаться, не приводя к всеохватывающему отчаянию у отдельных индивидов и целых групп, к возмущению, которое затем оборачивается саморазрушением, так как история снова и снова говорит нам, что потребность человека в свободе рано или поздно всплывет наружу. Но задачу осложняет тот факт, что наша культура построена на идеале технического приспособления и имеет так много разнообразных приемов, притупляющих отчаяние, которое возникает при использовании себя как машины, что разрушительные последствия некоторое время могут оставаться невидимыми.
С другой стороны, термину "излечение" можно придать более верное и глубокое значение, сориентировав его на осуществление потенциальных возможностей существования. В этом случае мы можем наблюдать избавление от симптомов в качестве побочного продукта основного процесса, это всегда желаемая, хотя и не главная цель терапии. Важно, что человек открывает свое бытие, свой Dasein.
Шестое замечание, отличающее процесс экзистенциальной терапии, – это важность обязательства. Основу под это понятие мы подвели в предыдущих разделах, особенно при обсуждении идеи Кьеркегора о "правде, существующей только как произведенной индивидом в действии". Значение обязательства состоит не только в том, что это хорошее явление, которое одобряют с этической стороны дела. Это предпосылка, необходимая для того, чтобы увидеть правду. Здесь подразумевается решающий момент, который, насколько я знаю, никогда полностью не рассматривался в работах по психотерапии. Речь идет о том, что решение предшествует знанию. Мы все время работали, считая, что, чем больше пациент узнает о себе, тем более правильные решения он будет принимать. Но это верно только наполовину. Другую половину правды обычно не видят, то есть не видят того, что пациент не может позволить себе инсайт или знание о себе, пока не будет готов решить, не займет решительную позицию в жизни, не примет предварительных решений.
Под "решением" мы подразумеваем не какой-то особо важный поступок, например, женитьбу или присоединение к иностранным войскам. Готовность к такого рода "скачкам" является необходимым условием решительной позиции, но сам скачок будет основательным, только если он базируется на маленьких решениях. Другими словами, неожиданное решение – это продукт бессознательных процессов, навязчиво ведущих к тому моменту, когда они смогут прорваться наружу в измененном виде. Под решением мы понимаем решительное отношение к существованию, установку обязательства. В этом смысле, знание и инсайт следуют за решением, а не наоборот. Каждый знает примеры тех случаев, когда пациент во сне осознает, что начальник эксплуатирует его. На следующий день он решает уйти с работы. Но также важны и те случаи, хотя их обычно не принимают во внимание, так как они расходятся с нашими привычными представлениями о причинности, когда пациенту не может присниться сон, пока он не примет решение. Он совершает решительный шаг, например уходит с работы, а потом позволяет себе увидеть сон о том, как его эксплуатирует начальник.
Отсюда следует один интересный вывод. Мы замечаем, что пациент не может вспомнить какие-то жизненно важные события из своего прошлого, пока не будет готов принять решение, касающееся будущего. Память работает, опираясь на настоящие и будущие решения человека, а не на запечатленное в ней. Раньше часто говорили: прошлое человека определяет его настоящее и будущее. Позвольте теперь подчеркнуть, что настоящее и будущее человека – как он обязывается существовать в данный момент – тоже определяют его прошлое, то, что он может вспомнить из прошлого, что он выбирает (сознательно и бессознательно) из прошлого, влияя на себя настоящего. Таким образом его прошлое принимает определенный гештальт.
Обязательство не является чисто сознательным или добровольным феноменом. Оно присутствует и на так называемых бессознательных уровнях. Когда человеку не хватает обязательства, то его сны, например, могут быть невыразительными, бледными. Но если он действительно принимает решительную позицию по отношению к себе и к своей жизни, то его сны часто превращаются в творческий процесс исследования, конструирования, формирования себя в отношении будущего, или, что то же самое с невротической точки зрения, сны бьются над избеганием, подменой, утаиванием. Важно, что тем или иным способом материал начинает рассматриваться.
Говоря о помощи пациенту в развитии ориентации на обязательство, мы должны подчеркнуть, что экзистенциальные терапевты вовсе не имеют в виду активизм. Это не "решение кратчайшим путем", не вопрос скоропалительного скачка, потому что так действовать легче и так быстрее можно снизить тревогу, вместо того, чтобы идти медленным кропотливым и долгим путем самоисследования. Экзистенциальные терапевты имеют в виду отношение к Dasien, осознанную серьезную установку по отношению к своему бытию. Об обязательстве и решении можно говорить тогда, когда субъект-объектная дихотомия преодолена в единстве готовности к действию. Когда пациент интеллектуально рассуждает ad interminum на эту тему, и она совсем не волнует его, не становится для него реальностью, то терапевт спрашивает: что с экзистенциальной точки зрения он делает посредством этого разговора? Разговор сам по себе служит сокрытию реальности, ее обычно рационализируют и выдают за беспристрастное исследование данных. Принято говорить, что пациент совершает прорыв таким разговором, когда переживание некоторой тревоги, внутреннего беспокойства или внешней угрозы потрясают его до такой степени, что он становится действительно готовым принять помощь и пройти через болезненный процесс развенчания иллюзий, внутренних изменений и роста. Конечно, такое время от времени случается. Экзистенциальный терапевт может поспособствовать пациенту усвоить реальные последствия этих переживаний, помогая ему развить способность молчать (это одна из форм общения), и таким образом избежать пустого разговора, который затмевает поразительную силу встречи с инсайтом.
Однако, я думаю, что в принципе это неверное заключение – ожидать, пока не проснется тревога. Если мы полагаем, что обязательство пациента зависит от толчка внешней или внутренней боли, то мы оказываемся перед лицом сложных дилемм: либо терапия "отмеряет время", пока не появится тревога или боль, либо мы сами пробуждаем тревогу (что является довольно сомнительной процедурой). А утешение и снижение тревоги, которое пациент получает в ходе терапии, может действовать против его обязательства продолжать работу и может привести к тому, что терапия будет отложена.
У обязательства должна быть положительная база. Нам необходимо задать следующий вопрос: что происходит, если пациент не может найти какую-то точку опоры в своем существовании, которой он мог бы безусловно довериться? Обсуждая проблему небытия и смерти, мы говорили, что человек постоянно сталкивается с угрозой небытия, если он разрешает себе признать этот факт. Центральным здесь является символ смерти, но есть еще тысяча видов подобных угроз разрушения бытия. Терапевт оказывает пациенту медвежью услугу, если уводит его от осознания того, что пациент может утратить свое существование, и, может быть, он теряет его именно в сию минуту. Это очень важное положение, так как пациенты стремятся сохранить плохо осознаваемую веру, безусловно, связанную с детским представлением о всемогущих родителях. Они надеются, что терапевт как-нибудь разглядит, что ничего плохого с ними не происходит, следовательно, им не нужно принимать свое существование всерьез. Во многих терапевтических практиках происходит размывание тревоги, отчаяния, трагических сторон жизни. Разве это неверный принцип, что мы должны доводить тревогу только до той степени, до которой мы уже ее смягчили? Сама жизнь порождает достаточно кризисов, и только эти кризисы являются реальными. Огромная заслуга экзистенциальной терапии заключается в том, что она открыто сталкивается с этими трагическими реалиями. Пациент действительно может разрушить себя, если его выбор будет таким. Терапевт может не говорить этого, это просто отражение факта, и здесь важно то, что этот факт не сбрасывается со счетов. Символ суицида как возможности обладает большой положительной ценностью. Ницше однажды заметил, что мысль о суициде спасла много жизней. Я сильно сомневаюсь, что кто-то серьезно относится к своей жизни до тех пор, пока не осознает, что самоубийство всецело в его власти[152].
