У обязательства должна быть положительная база. Нам необходимо задать следующий вопрос: что происходит, если пациент не может найти какую-то точку опоры в своем существовании, которой он мог бы безусловно довериться? Обсуждая проблему небытия и смерти, мы говорили, что человек постоянно сталкивается с угрозой небытия, если он разрешает себе признать этот факт. Центральным здесь является символ смерти, но есть еще тысяча видов подобных угроз разрушения бытия. Терапевт оказывает пациенту медвежью услугу, если уводит его от осознания того, что пациент может утратить свое существование, и, может быть, он теряет его именно в сию минуту. Это очень важное положение, так как пациенты стремятся сохранить плохо осознаваемую веру, безусловно, связанную с детским представлением о всемогущих родителях. Они надеются, что терапевт как-нибудь разглядит, что ничего плохого с ними не происходит, следовательно, им не нужно принимать свое существование всерьез. Во многих терапевтических практиках происходит размывание тревоги, отчаяния, трагических сторон жизни. Разве это неверный принцип, что мы должны доводить тревогу только до той степени, до которой мы уже ее смягчили? Сама жизнь порождает достаточно кризисов, и только эти кризисы являются реальными. Огромная заслуга экзистенциальной терапии заключается в том, что она открыто сталкивается с этими трагическими реалиями. Пациент действительно может разрушить себя, если его выбор будет таким. Терапевт может не говорить этого, это просто отражение факта, и здесь важно то, что этот факт не сбрасывается со счетов. Символ суицида как возможности обладает большой положительной ценностью. Ницше однажды заметил, что мысль о суициде спасла много жизней. Я сильно сомневаюсь, что кто-то серьезно относится к своей жизни до тех пор, пока не осознает, что самоубийство всецело в его власти[152].
Смерть в любых своих проявлениях делает бесценным тот миг, в котором мы сейчас живем. Один ученый сказал об этом так: "Я знаю только две вещи: первое – однажды я умру, второе – сейчас я не мертв. Есть только один вопрос: что мне делать между этими двумя точками?" Мы не можем более детально останавливаться на этом вопросе, мы только хотим подчеркнуть, что ядро экзистенциального направления – серьезное отношение к существованию, его принятие.
Нам осталось сказать о двух последних "но". Сначала мы бы хотели упомянуть об опасности, которая лежит в экзистенциальном подходе, опасности неопределенности. Было бы действительно жаль, если бы экзистенциальные понятия использовались терапевтами безотносительно к их конкретному, реальному значению. Следует признать, что есть искушение потеряться в словах этих сложных тем, с которыми имеет дело экзистенциальный анализ. В философию можно уйти так же, как и в технику. Особенно следует противостоять искушению употреблять эти слова в целях интеллектуализации, так как они относятся к вещам, имеющим дело с самым центром личностной реальности. Эти понятия могут дать иллюзию работы с подлинной реальностью. Необходимо признать, что некоторые авторы этого сборника могли в какой-то степени не устоять перед таким искушением, некоторым читателям может показаться, что и я не устоял. Я мог бы разъяснить необходимость объяснения большого числа вопросов в столь сжатой форме, но суть не в оправданиях. Смысл в том, что экзистенциальное направление в психотерапии становится все более влиятельным. Мы надеемся, что это влияние будет благотворным. Сторонники данного подхода должны стоять на страже и не допускать употребления этих понятий в целях интеллектуального отстранения. Именно по этим причинам экзистенциальные терапевты уделяют много внимания прояснению речевых высказываний пациентов. Они непрерывно проверяют наличие необходимой взаимосвязи между речью и действиями. "Логос должен быть превращен в плоть". Важное должно быть экзистенциальным.
Другое "но" связано с экзистенциальным отношением к бессознательному. В принципе многие экзистенциальные аналитики отрицают это понятие. По их мнению, все логические и психологические трудности связаны с доктриной бессознательного. Они выступают против расщепления бытия на части. Экзистенциальные аналитики утверждают: то, что называют бессознательным, все еще является частью данного человека. Ядро бытия неделимо. Сегодня следует признать, что доктрина бессознательного привела к возникновению современных тенденций рационализации поведения, избегания реальности собственного существования, к действиям, которые будто совершает человек, не сам творящий свою жизнь. (Человек с улицы, нахватавшийся профессиональных терминов, говорит: "Это сделало мое бессознательное".) По моему мнению, экзистенциальные аналитики правильно критикуют доктрину бессознательного как удобного бланка, на котором можно написать любую причину в качестве объяснения, или как резервуара, из которого можно вывести любую детерминистическую теорию. Но это взгляд на бессознательное на клеточном уровне. Нельзя допустить, чтобы подобные возражения перечеркнули весь вклад исторического смысла бессознательного, который содержится в позиции Фрейда. Великое открытие Фрейда и его огромный вклад должны были расширить сферу человеческой личности, выйти за пределы наличного волюнтаризма и рационализма викторианца, включить в эту расширенную область "глубины", то есть иррациональные, так называемые вытесненные, враждебные и неприемлемые побуждения, забытые стороны переживания ad infinitum[153]. Символом такого большого расширения области личности было "бессознательное".
Я не хочу пускаться в подробное обсуждение этого понятия, я лишь хочу предложить позицию. Справедливо, что бланковую, вырождающуюся, клеточную форму этого понятия следует отвергнуть. Но нельзя отказываться от идеи расширения личности, то есть истинного значения этого понятия. Бинсвангер замечает, что, говоря о времени, экзистенциальные терапевты не могут обойтись без понятия бессознательного. Я бы сказал, что бытие в некотором смысле неделимо, что бессознательное – это часть любого данного бытия, что клеточная теория бессознательного логически неверна и практически неконструктивна, но значение этого открытия, значение радикального расширения бытия – это один из самых великих вкладов современности, и мы должны об этом помнить.
3. Генри Элленбергер. КЛИНИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ В ПСИХИАТРИЧЕСКУЮ ФЕНОМЕНОЛОГИЮ И ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ[154]
Что означают с клинической точки зрения феноменология и экзистенциальный анализ? Возможно, сперва было бы уместно сказать, чем они не являются. В отличие от распространенного предубеждения, они не являются вмешательством философии в область психиатрии. Это верно, что есть философское течение, называемое феноменологией, основанное Эдмундом Гуссерлем, и есть еще одно философское течение, называемое экзистенциализмом, главные представители которого Кьеркегор, Ясперс, Хайдеггер, Сартр. Но между философской феноменологией Гуссерля и психиатрической феноменологией Минковски существует огромная дистанция, как и между экзистенциальной философией и психиатрическим методом, который называют экзистенциальным анализом. Можно провести аналогию с физикой и медициной. В физике есть направление, изучающее рентгеновские лучи. Одно из направлений медицины – радиология – исследует применение рентгеновских лучей в медицинских целях. Но никто не станет утверждать, что радиология – это вмешательство физики в медицину. Таким же образом психиатрические феноменологи и экзистенциальные аналитики – это психиатры, использующие новые философские понятия в качестве инструментов для психиатрического исследования.
Почему эти психиатры почувствовали необходимость использовать определенные понятия, взятые из философии? Научный процесс строится так, что новые техники приводят к новым открытиям, которые в свою очередь ведут к новым проблемам. Потребность решать эти проблемы стимулирует поиск иных техник, что опять приводит к открытиям и новым проблемам ad infinitum.
I. ЦЕЛЬ И ЗНАЧЕНИЕ НОВЫХ НАПРАВЛЕНИЙ
Если мы вернемся на восемнадцать веков назад, во времена Галена (Galen), то обнаружим, что психиатрия тогда находилась в зачаточной форме. Для примера мы здесь приводим историю случая, взятую из работ Галена:
"Мужчина, страдавший френией, жил в собственном доме в Риме со своим рабом-шерстяником. Он встал с постели и подошел к окну, через которое мог смотреть на проходящих мимо людей, и они тоже могли его видеть. Он показал им глиняные горшки, которые были его собственностью, и спросил, следует ли ему сбросить их вниз. Смеясь и хлопая в ладоши, прохожие стали его подбадривать, и мужчина стал бросать один горшок за другим под аплодисменты. Потом он спросил людей, должен ли он сбросить вниз своего раба, и так как они одобрили его предложение, то мужчина так и сделал. Когда наблюдавшие увидели падающего раба, они перестали смеяться и бросились к нему, но увидели только разбившегося несчастного"[155].
