Нужно ли думать, что ты особенный?
…Мне шесть, едем поступать в музыкальную школу. В первый раз в жизни ты везешь меня на метро: от Кировской (теперь Чистые Пруды) до Сокольников, первая московская линия. Крепче всего запомнился оглушительный рев поезда с бешеным перестуком колес, вой и рев, переходящий в неистовство…
Обезумело мчатся из темноты горящие птицы, мимо и мимо — жутко живые тоннельные фонари… Огненный тигр совершает воинственный затяжной прыжок на соперника — встречные поезда около Сокольников, подземный разъезд…
На приемной пробе я что-то спел, что-то выстучал в задаваемых ритмах, поузнавал предложенные мелодии, сам сыграл на рояле подобранные «Чижик-Пыжик» и "Темная ночь"…
Усложненное задание. К открытому роялю вместе со мной подводят худенького белоголового мальчика: он и я одновременно должны подобрать на разных октавах простенькую мелодию. В сером отдалении незнакомые взрослые…
"Ну, кто быстрее?.."
Он бойко начинает, а я застываю, пораженный его ошибкой. Вот, наконец, у него что-то получается — и вдруг руки мои сами начинают играть гармонический аккомпанемент… Нам захлопали. Первое чувство ансамбля, его тоже не забыть никогда!..
Меня приняли сразу в две музыкальные школы (мама подстраховалась). В одной старенькая преподавательница потихоньку, но так, что я все же услышал, сказала маме: "У вашего сына исключительные способности. Но он очень неожиданный мальчик, будут сюрпризы, и не всегда приятные. Фанаберия слишком большая. Трудно ему придется. Учтите…"
— Мам… А что такое… эта вот… "фанаберия"? — спросил я попозже как бы невзначай и вдруг почему-то задергал ушами.
(Они у меня иногда делают зарядку без спроса.)
— А? — Мама посмотрела на меня странновато, как год назад, когда я, пятилеток, состриг наголо свои белокурые кудри (не нравилось мне, что некоторые незнакомые тетеньки говорили про меня "какая милая девочка"). Мама тогда, увидев результат моей самострижки, чуть в обморок не упала…
— М-м… Фанаберия… Э-э… Это когда кто-то о себе думает, что он какой-то особенный.
— Мам… Ты особенная. Ты знаешь об этом?.. Я о тебе думаю, что ты особенная.
— Я?!
Царство ненаказуемых тузиков
Для ребенка музыка — не предмет, не отдельное занятие, не «дисциплина», а жизнь, нераздельная с жизнью, которой живет он и весь мир.
Не понимая этого, взрослые перекрывают кислород восприятию искусства и удушают на корню творческую музыкальность
Музыкальную школу я быстро возненавидел.
Учим жалобную песенку.
Все дети хором и я:
Идет Кисанька из кухни:
Мяу,
Мяу,
у ней глазоньки опухли:
Мяу,
Мяу.
О чем, Кисанька, ты плачешь?
Мяу,
Мяу!
Тузик пеночку слизал,
а на Кисоньку сказал.
Мя-а-а…
Все поют, а я не могу: режет живьем, душит, капают слезы… Почему поверили подлому Тузику?
(В другом, более реалистическом варианте пеночку слизал повар.) Значит, несправедливость торжествует, и ничего нельзя сделать, нельзя ни наказать, ни вразумить этих тузиков, только жалобное "мяу"?..
Нет, не хочу я ходить в школу, где терпят такое, жалобно об этом поют, травят душу и ничего не делают, чтобы помочь бедной киске!
Вскоре разбил нос мальчику, мучившему котенка…
Я долго не мог постичь, как можно жить отдельно от другой жизни, которую видишь, слышишь или воображаешь. Со всем и всеми отождествлялся, никого не умел в себе останавливать…
Рисуя, переставал быть собой, становился тем, что или кого рисую, производил какие-то чужие — уже свои — звуки и телодвижения… Я не знал, что все это тоже музыка.
Отторжение красоты в пользу силы
Человечество выживет лишь в том случае, если психологи и педагоги умудрятся сделать учебу столь же увлекательной, как футбол.
…Ты плачешь, ты не понимаешь, что со мною творится. Я бросил музыкальную школу. Я грубиян, я хулиган. Вместо музыки развиваю бешеную футбольную деятельность.
Как я всех обвожу, мама, если б ты видела, — как летаю по полю, как танцую с мячом, как прорываюсь к воротам! Осваиваю хитрющий, вернейший удар наружной стороной ступни, называется то ли «щечкой», то ли «шведкой» — и чтобы быть наготове, все время кривоного хожу.
Ты понимаешь, что такое крученый удар, резаный мяч?.. Мяч летит прямо на вратаря, но он резаный, резаный! — он закрученный, я его подрезал, я закрутил — и он перед самым носом у вратаря сворачивает в угол — гол в угол! Мой гол!
Я неудержим! Меня ставят бить пенальти, мама! Потому что я знаю, как бить, я умею бить и всегда забиваю, почти всегда, девять из десяти — понимаешь ли ты это пронзительное торжество?
Ребята оценили меня, мама, я звезда нападения нашего двора! — а ты с музыкой… Что я, девчонка, что ли? Мне драться надо учиться! Быть сильным и смелым! Я пойду скоро в бокс!
Чем поможет мне музыка в суровых мужских буднях? Чем поможет учеба вообще?.. Кому нужна эта повинность для дураков, эта скука, это нескончаемое наказание неизвестно за что?..
И сейчас так, и еще хуже: полная оторванность обучения от настоящей жизни детей, от их интересов, мечтаний, переживаний — норма для педагогики. Норма тупая, патологическая, душеломная норма.
Ребенок сопротивляется — всею природной упругостью своего существа старается не позволить заломать, изнасиловать свою душу.
Жаль света — из-за этого сопротивления и он в души не проникает. Чудеса знания и сокровища красоты остаются в другом мире — он совсем рядом — звучит, облучает, но дети закрыты…
Уроки пения в нашей общеобразовалке вела Мыша (Мария Борисовна), носатенькая, ушастенькая, очкастенькая, серо-седая, очень похожая, как всегда в школах, на свое прозвище. Была она человечком интеллигентным, и каждый ее урок был для нас сеансом психоразрядки: козлили и барабасили, отрывались как только могли, доводили до слез…
На бедную Мышу и музыку выливалась вся наша обезьянская энергетика и стихийный протест против ледяной обязаловки…
Возвращение к Богозверю
Не гормоном единым…
Чем старше становишься, тем больше удивляешься своей возрастной, половой, социальной, национальной и прочей типичности.
С восьми до тринадцати — четырнадцати лет я прожил в состоянии какого-то окукливания души: почти полное эмоциональное и эстетическое отупение, оскудение интересов. Поддерживали огонек любопытства к жизни только спорт, драки, мороженое, кино, другие вялые развлечения вроде пуговичного футбола, да еще щенячий секс с онанизмом.
В отроческом анабиозе пребывал не один я — все мученики скуки и малоподвижности, страдальцы бескислородности, дети асфальта — все были такими же, каждый со сдвигом в свою слабину…
Только летом, с приходом сирени, оживала душа: я снова начинал рисовать, петь, фантазировать, много читал, ставил с дачными ребятишками самодеятельные спектакли и непременно влюблялся в какую-нибудь девчонку, хотя бы издали.
В седьмом классе в соседней женской школе (странно вспомнить: я мастодонт эпохи раздельного обучения, воссоединение полов произошло, когда мы учились в десятом, и нас не охватило, а к презренным девятиклашкам запустили девочек, которых мы тут же бросились отбивать) — так вот, в седьмом классе у недосягаемых наших соседок вдруг отворилась дверца: открылся кружок бальных танцев. (Остряки наши сразу добавили к слову еще букву…)
Понадобились кавалеры, дамочка-руководительница пришла нас приглашать. Виолетта Евстахиевна, балерина, как сама она себя с гордостью именовала, была похожа на большую ожившую куклу на цырлах, довольно помятую, с тоненьким сипловатым кукольным голоском и маслянистыми глазками в приставных ресницах…
(Незаконченная фраза. Далее несколько отрывков частично зачеркнуты.)
…Трепет первых прикосновений — рука, талия, глаза, волосы — прикосновений чистых, как сказка, обещающих, как занавес… Опьяняющая толкотня, беспричинный смех, руки, талия…
Эти бальные танцы, квазистерильные, манекенно-кастратные — то, чем были когда-то прекрасные па-де-грасы и па-де-патинеры, лишенные очарования подлинности, неуместные, как латы на продавщицах… вместе с ложью псевдоклассических колонн на ширпотребных домах… оставив в душе и в ногах какое-то тягучее неудобство, словно суставы залили сливами…(Тщательно зачеркнут большой отрывок.)
…Сейчас ясно, да пожалуй, ясно и тогда было, — что музыка в компаниях сверстников нужна была мне, чтобы "прельщать девиц своими чувствами", как признавался в том и автор "Войны и мира".
Но такое признание все же упрощено и неполно. Задолго до первых любовных побед начинают драться и петь петушки.
