Ознакомительная версия.
Мистер Макондо, стоя в дверях, повернулся к Маршалу и вскинул руку: «Умоляю вас, доктор Стрейдер, в Цюрихе сеанс стоит двести долларов. А швейцарские психотерапевты уступают вам в квалификации. Сильно уступают. Прошу вас, окажите мне услугу, позвольте мне платить вам по тем же расценкам. Мне будет так проще, а потому и наше сотрудничество будет более продуктивным. До четверга».
Маршал, так и не вытащив руку из кармана, проводил уходящего изумленным взглядом. Многие пациенты считали, что его услуги стоят слишком дорого, но еще никто никогда не настаивал на том, что он берет слишком мало. Да ладно, подумал он. Он же европеец. К тому же о стойких эффектах переноса здесь речь не идет: это всего лишь краткосрочная терапия.
Маршал не просто не питал уважения к краткосрочной терапии. Он презирал ее. Фокусированная, направленная на ослабление симптома терапия… модель «удовлетворенный клиент»… к черту все это! Что действительно имело значение для Маршала, да и для большинства терапевтов, так это глубина изменений. Глубина — это все. Психотерапевты по всему миру знали, что чем глубже исследование, тем эффективнее терапия. «Копайте глубже, — услышал Маршал голос Боба МакСаллума, своего супервизора в психоаналитической практике, — добирайтесь до самых глубинных, древнейших уровней сознания, примитивных чувств, архаичных фантазий; возвращайтесь к первичным слоям памяти; тогда, и только тогда, вы сможете полностью искоренить невроз и обеспечить эффективное психоаналитическое воздействие».
Но глубинная терапия сдавала свои позиции: орды варваров в погоне за выгодой заполонили весь мир. Батальоны краткосрочной терапии, марширующие под знаменами регулируемого предоставления медицинских услуг,[25] черной тучей накрыли земли, и под их ударами дрожали ворота психоаналитических институтов — последних укрепленных оплотов мудрости, истины и разума в психотерапии. Враг подобрался так близко, что Маршал видел каждое из множества его лиц: биологическая обратная связь[26] и мышечная релаксация для тревожных расстройств; имплозия[27] или десенсибилизация[28] для фобий; лекарственные средства для дистимии и обсессивно-компульсивных расстройств; когнитивная групповая терапия для пищевых расстройств; тренинги уверенности в себе для робких; диа-фрагмальное дыхание для панических состояний; тренинги социальных навыков для нелюдимых; одноразовое гипнотическое воздействие для курильщиков; и эти группы «12 шагов», черт бы их побрал, для всего остального!
Сокрушительная экономическая сила регулируемого представления медицинских услуг подмяла под себя медицинские бастионы практически по всей стране. Чтобы сохранить практику, терапевты в порабощенных штатах были вынуждены преклонить колена перед завоевателем, который платил им лишь часть их обычных гонораров и предписывал им проводить пять-шесть сеансов с пациентами, которым на самом деле требовалось пятьдесят-шестьдесят сеансов.
Когда эти скудные подачки подходили к концу, терапевтам приходилось играть по-честному и выпрашивать у начальства дополнительные часы для продолжения терапии. И разумеется, им приходилось документировать этот запрос, тратить уйму времени на фальсификацию тонны бумаг, в которых они были вынуждены лгать, преувеличивая силу суицидальных наклонностей пациента, значимость угрозы или его склонность к насилию; только эти волшебные слова могли привлечь к пациенту внимание системы здравоохранения — не то чтобы чиновники беспокоились о пациентах, их усмиряла вероятность судебных тяжб.
Таким образом, терапевты не просто получили приказ лечить своих пациентов в несоразмерно короткие сроки, но еще и получили унизительную обязанность успокаивать и приспосабливаться к менеджерам-наблюдателям, роль которых часто исполняли наглые юнцы-администраторы с рудиментарными познаниями в психотерапии. На днях Виктор Янг, почитаемый им коллега, получил от своего двадцатисемилетнего менеджера записку с разрешением провести еще четыре дополнительных сеанса для лечения ярко выраженного шизоида. На полях он нацарапал идиотическую рекомендацию: «Преодолей отрицание!»
Но пострадало не только достоинство психиатров, но и их бумажники. Один из коллег Маршала оставил психотерапию и в возрасте сорока трех лет занялся рентгенологией. Другие, которые удачно пристроили свой капитал, подумывали о раннем уходе на пенсию. В кабинет самого Маршала больше не было очереди, и он с радостью принимал пациентов, которым раньше отказал бы. Его часто посещали тревожные мысли о будущем — его собственном и будущем психиатрии.
Обычно Маршал считал, что максимум, чего он может достичь в кратковременной терапии, — это некоторое ослабление симптомов, что, если повезет, должно помочь пациенту продержаться до следующего финансового года, когда менеджеры-наблюдатели дадут ему разрешение провести еще несколько сеансов. Но Питер Макондо стал поразительным исключением. Каких-то четыре недели назад у него была ярко выраженная симптоматика: чувство вины, сопровождающееся сильнейшей тревожностью, бессонницей и желудочными расстройствами. Маршалу редко попадались пациенты, которым удавалось добиться такого прогресса за столь короткий промежуток времени.
Изменило ли это мнение Маршала об эффективности краткосрочной терапии? Ничуть! Объяснение феноменального успеха Питера Макондо было простым и очевидным: у мистера Макондо не было значительных невротических или характерологических проблем. Он был необычайно сильной, достаточно целостной личностью, чьи симптомы были вызваны стрессом, который, в свою очередь, был по большей части обусловлен внешними обстоятельствами.
Мистер Макондо был весьма успешным бизнесменом, которому, по мнению Маршала, пришлось столкнуться с типичными проблемами очень богатых людей. С женой он развелся несколько лет назад и теперь собирался оформить отношения с Адрианой, красивой женщиной, много моложе его. Он очень любил Адриану, но не мог избавиться от сомнений: он знал слишком много историй о кошмарных разводах богатых бизнесменов с их женами — охотницами за кошельками. Казалось, у него был только один выход — отвратительный, постыдный — настаивать на заключении брачного контракта. Но как предложить это, не превращая их любовь в коммерческое предприятие, не оскверняя ее? Он ходил по замкнутому кругу. Это стало его навязчивой идеей, реализацию которой он откладывал со дня на день. Это было главной проблемой, с которой он обратился к психотерапевту.
Второй проблемой были дети Питера. Под влиянием Эвелин, его разозленной бывшей жены, дети ни в какую не соглашались на этот брак и отказывались даже знакомиться с Адрианой. Питер и Эвелин были неразлучны в колледже и поженились на следующий же день после выпускного. Но брак их вскоре зачах, и за несколько лет Эвелин превратилась в законченную алкоголичку. Питер делал героические усилия, пытаясь сохранить семью, убедился, что дети получили хорошее католическое образование, а потом, когда они закончили среднюю школу, подал на развод. Но годы жизни в эпицентре ожесточенного конфликта наложили свой отпечаток на детей. Оглядываясь назад, Питер понимал, что должен был развестись раньше и отвоевать у жены опеку над детьми.
Дети, которым было чуть больше двадцати, открыто обвиняли Адриану в интриганстве, утверждали, что она намеревается прибрать к руками состояние их семьи. Не выбирали они слов и для выражения своего негодования, возмущения поведением отца. Питер положил на счет каждого из них почти три миллиона долларов, они же утверждали, что он поступил с ними нечестно. В качестве аргумента они приводили недавнюю статью в «London Financial Times», в которой описывалось удачное предприятие, принесшее Питеру двести миллионов фунтов.
Конфликт чувств парализовал его. Щедрый по природе, он желал лишь разделить свое имущество с детьми, ведь именно ради них он и приумножал свой капитал. Но деньги стали проклятием. Оба его сына бросили колледж, отошли от церкви и слонялись без дела, без амбиций, без устремлений на будущее и без нравственных ценностей, которые направили бы их на путь истинный. Вдобавок к этому его старший сын пристрастился к наркотикам.
Питер Макондо уходил в нигилизм. Ради чего он работал последние двадцать лет? Вера покинула его, дети перестали быть для него жизненным стимулом, даже филантропия стала казаться ему бессмысленной. Он жертвовал деньги нескольким университетам на своей родине, в Мексике, но бедность, коррумпированность политиков, огромных размеров демографический взрыв в Мехико, экологические катастрофы ошеломляли его. Последний раз, когда он был в Мехико, ему пришлось носить тканевую повязку, потому что без нее он не мог дышать. Что могли сделать его жалкие несколько миллионов?
Ознакомительная версия.
