опеку.
Находясь под бдительным надзором и не имея денег, З. стал прибегать к скандальным средствам, чтобы иметь возможность предаваться своей роковой страсти. Юный эфироман нанимал извозчика и приказывал везти себя к какой-нибудь аптеке. Выходя из кареты, он под тем или другим предлогом выманивал у кучера 5 франков, затем покупал флакон эфира, вновь садился в карету, приказывал возить себя по городу и в это время вдыхал эфир до полного опьянения. Тогда он выходил из кареты, отказывал в уплате кучеру и на его требования отвечал ударами трости. Полиция вмешивалась в дело и отводила всех действующих лиц в участок. Несчастной матери З. приходилось самой приходить за сыном в полицию и хлопотать о его освобождении. При спорах, которые здесь возникали, он отвечал на ее увещания самыми грубыми оскорблениями. Как только ему удавалось освободиться, он брал другую карету, отправлялся в другую часть города. Там повторялась та же сцена, и он проводил ночь в другом участке, так что вскоре приобрел в мире полицейских широкую известность.
Чтобы покончить с этим, родственники по совету врачей решили отправить его на два года на корабле в морское путешествие до мыса Горн. Как только корабль входил в какую-нибудь гавань, капитан отдавал приказ тщательно запирать своего пленника. Он выпускал его на свободу, только когда корабль находился в открытом море. Тем не менее в Вальпараисо ему удалось бежать и сесть на корабль, отправлявшийся во Францию. Он возвратился в Париж и на другой же день принялся за вдыхание эфира. Его несчастная мать разослала циркуляр во все аптеки с просьбой не давать ее сыну ужасного яда. Но это ни к чему не привело, так как неисправимый эфироман стал обращаться в москательные лавки.
В течение двух недель З. был арестован пять раз и два раза осужден судом исправительной полиции.
С этих пор его жизнь становится длинной одиссеей по лечебницам душевнобольных. Он перебывал во всех психиатрических больницах, и отовсюду ему удавалось бежать, так что пришлось засадить его в Шарантон, где этот редкий субъект теперь помещен в отделение для буйных.
Он одарен гениальностью по части побегов, так как и отсюда уже убегал несколько раз. Парижский суд объявил его лишенным гражданских прав.
Госпожа Д., живя в поместье в центре Франции, тоже привыкла употреблять эфир. Так как во время блаженного состояния, охватывавшего ее под влиянием эфира, ей было трудно держать на лице платок, то она сочла более удобным поливать эфиром свой лиф и юбку. Однажды пары эфира, отличающиеся большей воспламеняемостью, достигли огня, пылавшего в камине. В одну минуту несчастную охватило пламя, и она заживо сгорела.
Все эти примеры, на мой взгляд, ясно показывают, какие опасности грозят каждому эфироману: с одной стороны – его ждет сумасшествие, деморализация и бешенство, а с другой – внезапная смерть вследствие прямого воздействия на нервные центры или даже пожара.
Мне, конечно, возразят, что такие крайности редки, и я готов с этим согласиться, но зато насколько часты менее острые последствия этого увлечения? Сколько умных людей тупеет от эфиромании, сколько нервных женщин, несносных для себя и для других, обязаны своим жалким положением злоупотреблению эфиром или морфием?
Что же делать? Как помочь злу? Можно ли лечить морфиноманов и эфироманов? Разумеется, но только при одном условии – чтобы они сами этого желали. Лучшее средство избежать действия яда заключается, конечно, в том, чтобы перестать его принимать.
С виду это очень просто, но на самом деле представляет много трудностей. Припомните, какие муки терпит пьяница, кающийся в своем пороке, и курильщик, желающий перестать курить, сколько раз они возвращаются к старой привычке?
Но не следует терять надежды на излечение, надо увещевать токсикоманов и указывать на угрожающие им опасности, не сгущая при этом краски, чтобы они не перестали вам верить. Во всяком случае, необходимо сначала действовать на токсикомана убеждением. В большинстве случаев он снисходительно выслушает вас и тотчас же после вашего ухода потянется к спринцовке или склянке, чтобы найти в обычном опьянении забвение ваших тревожных слов.
Лучше всего, если болезненное (morbide) состояние выяснилось, поместить больного в лечебницу, где над ним установят строгий контроль и где его резко или мало-помалу будут отучать от употребления яда, в зависимости от того, какой способ окажется более целесообразным в применении к данному больному.
Практичные американцы основали даже особые лечебницы для лечения морфиноманов. Немцы тоже открыли два таких заведения: одно – в Мариенберге, во главе которого стоит Левинштейн, а другое – в Шонберге, находящееся под руководством доктора Буркарта.
К сожалению, наши законы о душевнобольных не позволяют нам действовать таким же образом. Мы можем запирать только токсикоманов, уже сошедших с ума или слабоумных, а следовательно, неизлечимых.
Так как мы безоружны перед уже развившейся морфиноманией, то самое лучшее, очевидно, будет предупреждать ее появление. Поэтому первым делом следует затруднить для больных приобретение яда, или, другими словами, необходимо регламентировать продажу морфия таким образом, чтобы клиенты не могли собирать его в большом количестве. Надо, чтоб отдельный рецепт мог служить только один раз. Германский император, по предложению князя Бисмарка, уже издал указ по этому поводу. Не мешало бы и нам сделать попытку в том же роде.
Затем врачи не должны ни прописывать морфий без крайней необходимости, ни соглашаться на его обычное употребление, кроме тех мучительных болезней, когда пациенту предстоит быстрая и окончательная развязка. Тогда долг врача состоит только в смягчении предсмертных страданий больного.
Сами больные должны понимать, как опасен тот путь, на который они встали. Хотя чтение медицинских сочинений обычно не оказывается полезным для светских людей, но я рекомендовал бы им брошюры, посвященные двум разобранным нами ядам. Если и это на них не подействует, то они – совершенно неизлечимые морфиноманы.
Всем известно, что после совершения преступления виновный нередко бродит около тех самых мест, где оно было совершено, и смешивается с толпой любопытных, жадно следящих за происходящим на месте преступления. Больные похожи в этом отношении на преступников, и я нисколько не был бы удивлен, если бы мне сообщили, что на прочитанной мною лекции о морфиномании присутствовали лица, близко знакомые с предметом моих наблюдений. Им бы я сказал: «Уверяю вас, что я ничего не преувеличил, судите сами».
Но понятно, что не только на семьях больных, а на всех нас вообще лежит обязанность бороться против безумий, о которых я только что говорил. Этого можно достигнуть, удерживая близких нам людей от скользкого пути, по которому они идут, лишая их возможности вредить себе,
