объекте, о том же самом сексуальном побуждении, но произошло их расщепление на три разных уровня.
Знание Священной истории предоставило ему теперь возможность сублимировать господствующую мазохистскую установку к отцу. Он стал Христом, что было ему особенно облегчено благодаря общему дню рождения. Тем самым он стал чем-то большим и, кроме того, – чему пока еще не придавалось достаточного значения – мужчиной. В сомнении, может ли Христос иметь зад, просвечивает вытесненная гомосексуальная установка, ибо эти раздумья не могли означать ничего другого, кроме вопроса, может ли отец использовать его как женщину, как мать в первичной сцене. Когда мы подойдем к разрешению других навязчивых идей, мы увидим, что это толкование подтверждается. Вытеснению пассивной гомосексуальности здесь соответствовала неприятная мысль о том, что постыдно связывать святую особу с такими предположениями. Заметно, как он старается оградить свою новую сублимацию от примеси, полученной ею из источников вытесненного. Но сделать это ему не удалось.
Мы еще не понимаем, почему он воспротивился пассивному характеру Христа и жестокому обращению со стороны отца и тем самым начал также отрицать свой прежний мазохистский идеал даже в его сублимированной форме. Мы можем предположить, что этот второй конфликт особенно был благоприятен для проявления уничижительных навязчивых мыслей из первого конфликта (между господствующим мазохистским и вытесненным гомосексуальным течением), ибо совершенно естественно, что все противоположные течения, даже происходящие из самых разных источников, суммируются в душевном конфликте. Мотив его сопротивления и вместе с тем критического отношения к религии мы узнаем из новых сообщений.
Из рассказов о Священной истории извлекло выгоду также и его сексуальное исследование. До сих пор у него не было основания предполагать, что дети происходят только от женщины. Напротив, няня заставила его поверить, что он – ребенок отца, а сестра – матери, и это более близкое отношение к отцу было для него очень ценным. Теперь он узнал, что Марию звали Богородицей. Стало быть, дети появились от женщины, и сведений няни уже не стоило больше придерживаться. Далее, благодаря рассказам он запутался, кто, собственно, был отцом Христа. Он был склонен считать им Иосифа, потому что слышал, что они всегда жили вместе, но няня сказала, что Иосиф был лишь как бы его отец, а настоящим отцом был Бог. С этим он ничего не мог поделать. Он понял только то, что если об этом вообще можно было говорить, то отношения между сыном и отцом не были такими близкими, как он всегда себе это представлял.
Мальчик в известной степени испытывал к отцу амбивалентность чувств, которая нашла отражение во всех религиях, и подверг нападкам свою религию из-за ослабления этих отношений с отцом. Разумеется, вскоре его оппозиция перестала проявляться в виде сомнения в истинности учения и вместо этого непосредственно обратилась против персоны Бога. Бог сурово и жестоко обошелся со своим Сыном, но Он не лучше относился и к людям. Он принес своего Сына в жертву и потребовал этого же от Авраама. Мальчик начал бояться Бога.
Если он был Христом, то отец был Богом. Но Бог, навязываемый ему религией, не был настоящей заменой отца, которого он любил и которого он не хотел позволить у себя отнять. Любовь к этому отцу была источником его критической проницательности. Он защищался от Бога, чтобы держаться за отца, при этом, собственно говоря, отстаивал старого отца против нового. Ему пришлось тут изрядно потрудиться, чтобы осуществить отделение от отца.
Итак, это была старая, ставшая очевидной в самом раннем детстве любовь к отцу, у которой он заимствовал энергию для борьбы с Богом и остроту ума для критики религии. Но, с другой стороны, эта враждебность к новому богу не являлась первоначальным актом, она имела прототип во враждебном побуждении в отношении отца, возникшего под влиянием страшного сна, и, по существу, была лишь его возрождением. Оба противоположных эмоциональных импульса, которым было суждено управлять всей его дальнейшей жизнью, встретились здесь для амбивалентной борьбы, связанной с темой религии. То, что получилось в результате этой борьбы в виде симптома (богохульные мысли, навязчивость, заставлявшая его думать: Бог – грязь, Бог – свинья), было поэтому также самым настоящим компромиссным решением, как нам покажет анализ этих идей во взаимосвязи с анальной эротикой.
Некоторые другие симптомы навязчивости менее типичного характера точно так же, вне всяких сомнений, ведут к отцу, но позволяют также увидеть связь невроза навязчивости с более ранними приступами.
К благочестивому церемониалу, с помощью которого он в конце искупал свое богохульство, относилось также требование – при известных условиях торжественным образом дышать. Осеняя себя крестным знамением, он должен был всякий раз делать глубокий вдох или с силой выдыхать. На его языке дыхание – то же самое, что и дух. Это, следовательно, была роль Святого Духа. Он должен был вдохнуть Святой Дух или выдохнуть злых духов, о которых слышал и читал [99]. Этим злым духам он приписывал также богохульные мысли, за которые должен был наложить на себя епитимью. Но он был вынужден выдыхать, когда видел нищих, калек, уродливых, старых, внушающих жалость людей, и он не мог соотнести эту навязчивость с духами. Сам себе он отдавал отчет только в том, что делает это, чтобы не стать таким, как они.
Затем анализ в связи с одним сном привел к объяснению, что он стал делать выдох при виде жалких людей на седьмом году жизни, и это имело отношение к отцу. Он многие месяцы не видел отца, когда мать однажды сказала, что поедет с детьми в город и покажет им нечто такое, что их очень обрадует. Она привезла их тогда в санаторий, в котором они вновь увидели отца; он плохо выглядел, и сыну было его очень жаль. Таким образом, отец был также прообразом всех калек, попрошаек и нищих, в присутствии которых он должен был выдыхать, подобно тому как он обычно является прототипом гримас, которых видят в состояниях страха, и карикатур, которых рисуют в насмешку. В другом месте мы узнаем еще, что это жалостливое отношение объясняется особой деталью первичной сцены, которая очень поздно проявилась в неврозе навязчивости.
Таким образом, намерение не стать таким, как они, мотивировавшее его выдыхание в присутствии калек, являлось старой идентификацией с отцом, преобразованной в негатив. И все же он копировал отца также и в позитивном смысле, ибо глубокое дыхание было подражанием шуму, который, как ему было слышно, при коитусе исходил от отца [100]. Святой Дух был обязан своим происхождением этому признаку чувственного возбуждения у мужчины. Благодаря
