Карл Юнг - Психология архетипа ребенка

4. Единство и множественность мотива ребенка

В многообразной феноменологии "ребенка" следует различать единство и множественность в зависимости от формы проявления. Если речь идет, например, о многих гомункулах, карликах, мальчиках и т. д., которые не имеют никаких сугубо индивидуальных характеристик, то очень правдоподобно, что налицо диссоциация. Такие формы мы встречаем особенно часто при шизофрении, сущность которой состоит в фрагментированности личности. Тогда большое количество детей представляет продукт разложения личности. Если же множественность встречается у нормальных людей, тогда речь идет о репрезентации неосуществленного еще синтеза личности. Личность (соответственно — "Самость") находится в этом случае только на ступени множественности, т. е. имеется как бы одно "Я", которое, однако, не может пережить свою целостность в рамках собственной личности, а только в общности с семьей, родом или нацией; "Я" еще находится в состоянии бессознательной идентичности с множественностью группы. Церковь принимает в расчет это всеобщее распространенное состояние в учении о corpus mysticum и о членстве в нем каждого.

Если же мотив ребенка появляется в форме единства, то речь идет о бессознательном и вместе с тем уже предварительно совершенном синтезе личности, который на практике, как и все бессознательное, означает не более, чем возможность.

"Ребенок" проявляет то аспект детского божества, то, в большей мере, аспект юного героя. Оба типа имеют чудесное происхождение и одну общую судьбу в младенчестве, заброшенность и угрозу со стороны гонителей. Бог есть чистая сверхприрода, герой же имеет человеческую сущность, возвышенную, однако до границ сверхъестественного ("полубожественности"). Тогда как Бог, особенно в Его интимной связи с символическим животным, персонифицирует коллективное бессознательное (которое все еще не объединилось с человеческой сущностью), герой вбирает в свою сверхприроду и эту человеческую сущность и представляет поэтому синтез бессознательного ("божественного", т. е. еще негуманизированного) и человеческого сознания. Это означает, следовательно, потенциальное предвосхищение одной из целостностей приближающейся индивидуации.

Судьбы "ребенка" следует поэтому рассматривать как изображения тех психических событий, которые разыгрываются в энтелехии или при возникновении "Самости". При помощи "чудесного рождения" как бы пытаются живописать вид особого переживания в процессе такого становления. Поскольку речь идет о возникновении психического, то все должно происходить не так, как известно из эмпирического опыта: например, рождение от девы, или путем чудесного зачатия, или рождение происходит из неестественных органов. При помощи мотива "невзрачности", отданности на произвол, заброшенности, подверженности всякого рода опасностям и т. д. стараются изобразить шаткую психическую возможность существования целостности, т. е. чрезмерную трудность на пути достижения этого наивысшего блага. Тем самым также характеризуется бессилие и беспомощность того жизненного напора, который принуждает все растущее подчиниться закону максимально совершенного и полного самоосуществления, причем действия, исходящие из внешнего мира в самых разных формах, чинят величайшие препятствия на пути каждой индивидуации. Если самовыражению и своеобразию угрожают драконы и змеи, то это указывает на опасность того, что инстинктивная душа, бессознательное опять заглатывает сознание, только что приобретенное. Низшие позвоночные, чья анатомическая локализация совпадает с субкортикальными центрами, с мозжечком и со спинным мозгом, с давних пор являются излюбленными символами для описания коллективных психических основ (Высшие позвоночные символизируют главным образом аффекты.). Эти органы образуют змею (Это значение змеи имеется уже у Hyppolytos Refutatio. omn. haer. IV. P. 49–51. Ср. также Leisegang "Die Gnosis". P. 146.). Сновидения о змеях происходят поэтому, как правило, при отклонениях сознания от инстинктивных основ.

Мотив "меньше малого, но больше большого" присовокупляет к бессилию дополнительные, но столь же чудесные деяния "ребенка". Эта парадоксальность принадлежит сущности героя и проходит красной нитью через всю его жизненную судьбу. Он справляется с величайшей опасностью, но погибает, в конце концов, от чего-то "пустяшного": Бальдер от омелы, Мауи от смеха маленькой птицы, Зигфрид от удара в уязвимое место, Геракл от подарка жены, другие — из-за обычной измены и т. д.

Основное деяние героя — преодоление чудища тьмы: это чаемая и ожидаемая победа сознания над бессознательным. День и свет — синонимы сознания, ночь и тьма — бессознательного. Осознавание — ведь самое что ни на есть сильное древнее переживание, потому что вместе с ним возникает мир, о существовании которого прежде никто ничего не знал. И Бог сказал: "Да будет свет!" — это проекции того доисторического переживания осознаваемости, отделившейся от бессознательного. Между тем у примитивов, живущих еще сегодня, душевная наличность является еще чем-то подверженным опасности, а "потеря души" — типичной душевной аффектацией, которая понуждает примитивную медицину к разнообразным психотерапевтическим вмешательствам. Поэтому-то "ребенок" и выделяется деяниями, которые указывают на эту цель по одолению тьмы.

Заброшенность, покинутость, подверженность опасностям и т. п. принадлежат, с одной стороны, к последующей разработке того же начала невзрачности, а с другой — к таинственному и чудесному рождению. При помощи этого содержания описывается определенное психическое переживание, творческое по своей сути, имеющее своим предметом появление еще непознанного и нового содержания. В психологии индивида в такой момент речь идет всегда о горестной конфликтной ситуации, из которой, как кажется сознанию, не существует выхода — потому что оно всегда считает, что tertium non datum (Psychologische Typen. [Paragr. 249ff.].). Из коллизии противоположностей бессознательная психика всегда создает нечто третье, иррациональное по своей природе — что является чем-то неожиданным и непостижимым для сознания. Это "что-то" представляет себя в такой форме, которая не соответствует ни "да", ни "нет", а потому не принимается ни как "да" и ни как "нет". Сознание ведь не ведает ничего помимо противоположностей, а потому оно также не распознает и того, что их объединяет, или совмещает. Но так как разрешение конфликта путем единения противоположностей имеет витальное значение, и сознание этого также страждет, то оно проникается предчувствием многозначительного творения и созидания. Вот откуда возникает нуминозный характер "ребенка". Какое-то значительное, но неведомое содержание всегда оказывает на сознание тайное, фасцинирующее действие. Новый облик ребенка представляет собой целостность в процессе становления; он на пути к целостности по крайней мере потому, что нарушает "цельность" и монолитность сознания, разрываемого противоположностями, и потому превосходит последнее в полноте. Оттого-то всем "объединяющим символам" присуще значение избавления.

В этой ситуации появляется "ребенок" как символическое выражение чего-то, что явственно отмежевалось, т. е. отъединилось от фона (матери), но что порою даже втягивает мать в опасные перипетии и непредсказуемые опасные ситуации; чему угрожает, с одной стороны, абсентистская, отвергающая позиция со стороны сознания, с другой — horror vacui бессознательного, которое всегда готово поглотить всех своих чад, потому что оно их породило как бы шутя, и разрушение — неминуемая часть игры. Ничто в мире не идет навстречу рождению нового, но несмотря на это, именно это новое является самым ценным и самым перспективным произведением самой праприроды, так как это означает, в конечном счете, наивысшее самоосуществление. Поэтому сама природа, сам инстинктивный мир попечительствуют ребенку: его вскармливают и защищают звери.

"Ребенок" означает нечто, вырастающее в самостоятельность. Он не может статься без отторжения от истоков. Поэтому заброшенность является именно необходимым условием, а не только сопутствующим явлением. Конфликт не может быть преодолен, если сознание остается одержимым и захваченным противоположностями; именно поэтому ему необходим какой-то символ, который бы ясно указал на необходимость отторжения от истоков. Благодаря тому, что символ "ребенка" очаровывает и захватывает сознание, избавляющее влияние переходит в сознание и вырывает его из конфликтной ситуации, на что сознание раньше не было способно. Символ — это антиципация состояния сознания, которое только-только находится в процессе становления. До тех пор, пока это состояние не зафиксировано, "ребенок" остается мифологической проекцией, которая требует культового повторения и ритуального воспроизведения. Младенец Иисус, к примеру, все еще является культовой необходимостью, так как в большинстве своем люди пока не способны психологически реализовать изречение: "Если не будете как дети". Так как при этом речь идет о чрезвычайно трудном и опасном переходном периоде и этапе развития, то не удивительно, что подобные фигуры часто сохраняют свою жизненную силу на протяжении столетий или даже тысячелетий. Все, чем человеку следовало бы быть как в позитивном, так и в негативном смыслах, но чем он быть все еще не может — все это живет или как мифологический облик и антиципация за пределами (и помимо) его сознания, либо как религиозная проекция, либо — что куда как опасней — как содержания бессознательного, которые вдруг затем спонтанно проецируются на неподобающие предметы, такие, например, как учения о здоровом образе жизни и различные "гигиенические" процедуры. Все это — рационалистическая замена мифологии, такая замена, которая из-за своей неестественности скорее создает опасности, чем содействует человеку.