"Ребенок" означает нечто, вырастающее в самостоятельность. Он не может статься без отторжения от истоков. Поэтому заброшенность является именно необходимым условием, а не только сопутствующим явлением. Конфликт не может быть преодолен, если сознание остается одержимым и захваченным противоположностями; именно поэтому ему необходим какой-то символ, который бы ясно указал на необходимость отторжения от истоков. Благодаря тому, что символ "ребенка" очаровывает и захватывает сознание, избавляющее влияние переходит в сознание и вырывает его из конфликтной ситуации, на что сознание раньше не было способно. Символ — это антиципация состояния сознания, которое только-только находится в процессе становления. До тех пор, пока это состояние не зафиксировано, "ребенок" остается мифологической проекцией, которая требует культового повторения и ритуального воспроизведения. Младенец Иисус, к примеру, все еще является культовой необходимостью, так как в большинстве своем люди пока не способны психологически реализовать изречение: "Если не будете как дети". Так как при этом речь идет о чрезвычайно трудном и опасном переходном периоде и этапе развития, то не удивительно, что подобные фигуры часто сохраняют свою жизненную силу на протяжении столетий или даже тысячелетий. Все, чем человеку следовало бы быть как в позитивном, так и в негативном смыслах, но чем он быть все еще не может — все это живет или как мифологический облик и антиципация за пределами (и помимо) его сознания, либо как религиозная проекция, либо — что куда как опасней — как содержания бессознательного, которые вдруг затем спонтанно проецируются на неподобающие предметы, такие, например, как учения о здоровом образе жизни и различные "гигиенические" процедуры. Все это — рационалистическая замена мифологии, такая замена, которая из-за своей неестественности скорее создает опасности, чем содействует человеку.
Безвыходная конфликтная ситуация, из которой появляется "ребенок" как иррациональное Третье — конечно же формула, применимая только лишь к психологической, т. е. современной ступени развития. К душевной жизни примитива ее нельзя приложить напрямую, и нельзя хотя бы потому, что детский объем сознания примитива исключает целый мир возможностей психического переживания. Современный моральный конфликт на естественной ступени развития примитива был бы объективно настоящим бедствием и серьезной угрозой для его жизни. Не потому ли образы ребенка являются носителями культуры и идентифицируются с факторами, способствующими культурному развитию, с такими, как огонь (Даже у Христа, а также у Св. Духа — огненная природа ("Qui iuxta me est, iuxta ignem est") [Кто близок ко Мне — близок к огню] // Origenes. Homiliae in leremiam. XX. 3. Цит. по: Preuschen. Antilegomena. P. 44.), металл, пшеница, маис и т. д. В качестве просветителей, т. е. того, что способствует увеличению сознания, они одолевают тьму, а именно предыдущее бессознательное состояние. Более высокое сознание — как знание и ведение чего-то другого, помимо осознанного сегодня и сейчас — равнозначно одиночеству в мире. Одиночество выражает противоположность между носителем, или символом более высокой и зрелой осознаваемости, и внешним миром, окружающим его. Образы победителей тьмы мы можем найти в самые что ни на есть давние времена, последнее определенно указывает на то (вместе со многими другими преданиями), что тогда уже имелась психическая пранужда, а именно неосознаваемость. Именно из этого источника происходит "неразумный" страх темноты у сегодняшних примитивов. В одном племени (на горе Элгон) я обнаружил что-то вроде формы религии, которая соответствовала пантеистическому оптимизму. Между тем эта оптимистическая убежденность исчезала и сходила на нет с шести вечера до шести утра и сменялась, соответственно, страхом, потому что ночами там господствует сущность тьмы — Айик, "делатель страха". Днем в этой местности не было никаких громадных змей, по ночам же они подстерегали повсюду и поджидали путников. В общем по ночам здесь разыгрывалась и творилась настоящая мифология.
2. Непреодолимость ребенка
Во всех мифах о ребенке бросается в глаза один парадокс, потому что, с одной стороны, бессильный ребенок отдан в руки могущественным врагам, и ему угрожает постоянная опасность уничтожения, с другой стороны, однако, он располагает силами, которые далеко превосходят человеческую меру. Это положение тесно связано с тем психологическим фактором, что ребенок, с одной стороны, именно "невзрачен", т. е. неприметен, "только лишь ребенок", но с другой стороны — божествен. Если принять точку зрения сознания, то кажется, что речь идет о каком-то незначительном содержании, в отношении которого никак нельзя предположить, что оно обладает разрешающим, и уж тем более избавляющим характером. Сознание так захвачено своей конфликтной ситуацией, и борющиеся там силы кажутся столь большими, что одиноко вспыхивающее содержание "ребенка" не имеет никакого отношения к обстоятельствам сознания. Таким образом это содержание попросту не замечается или упускается из виду и вновь подпадает под власть бессознательного. По меньшей мере стоило бы опасаться, если положение вещей складывается в соответствии с ожиданиями сознания. Миф как раз подчеркивает, что это неверно, и что, напротив, "ребенку" причитается сила, и что он неожиданно, несмотря на все угрозы, будет иметь успех. "Ребенок" появляется как плод бессознательного, рожденный из его лона, зачатый и сотворенный в самых основах человеческой природы или даже живой природы в целом. Он персонифицирует жизненную мощь, которая имеется вне ограниченного объема сознания, те пути и возможности, о которых сознание в своей односторонности ничего не ведает, и целостность, которая включает глубины природы. Он представляет собой сильнейший и неизбежный порыв всякого существа, а именно порыв к самоосуществлению. Он — внутреннее веление, невозможность поступить иначе, оснащенное всеми естественными силами инстинкта, в то время как сознание постоянно плутает в мнимости, будто оно может поступать так, как хочет. Порыв и непреложность самоосуществления — естественная закономерность, и поэтому она обладает непреодолимой силой, даже если поначалу ее действие неприметно и неправдоподобно. Сила выражается в изумительных подвигах героического ребенка, позже — в athia (делах) слуги (тип Геракла), в образе которого герой перерастает бессилие "ребенка", но занимает еще неприметное положение. Образ слуги, как правило, переходит затем к собственной эпифании полубожественного героя. Как ни странно, в алхимии мы имеем совершенно сходную вариацию мотива, правда в синонимах lapis. В качестве materia prima он — лишь lapis exilis et vilis. В качестве субстанции превращения он появляется как servus rubeus или fugitivus, и наконец, он достигает в полном апофеозе достоинства filius sapientiae или deus terrenus и становится "светом всех светил", властью, которая содержит в себе высшие и низшие силы. Он становится corpus glorificatum, которая достигает вечной нетленности, а поэтому — также и панацеей ("носителем исцеления!") (Материал собран в Psychologie und Alchemic. Zweiter und Dritter Teil. Меркурий как прислужник в притче Eirenaeus Philalethes. Erklanmg der Hennetisch Poedschen Werke Hemi Georgie Riplaei. P. 131 ff.). Величие и непреодолимость ребенка тесно связаны в индийской философии с сущностью Атмана. Последний соответствует формуле: "меньше малого и больше большого". Самость как индивидуальное явление — "меньше малого", однако как эквивалент мира — "больше большого" ([Ср. Katha-Upanischad // Sacred Book of the East XV. P. 11. Перевод и комментарий в: Psychologische Typen. Paragr. 342.].). Самость как полярность и противоположность, как абсолютно "иное" по отношению к миру, является conditio sine qua non познания мира и осознания субъекта и объекта. Это — психическое инобытие, которое вообще делает возможным сознание. Идентичность же как раз не способствует осознанию; только отделение, и только разделение и горестное пребывание-в-противоположности мог породить сознание и познание. Индийская интроспекция уже давно познала это психологическое положение вещей и потому соединила, сделала единым субъекта познания и субъекта существования. Сообразно с преимущественно интроспективной направленностью индийского мышления сам объект потерял даже атрибут абсолютной действительности и зачастую становился только лишь видимостью. Греко-европейская направленность духа не смогла избавиться от убежденности в абсолютном существовании мира. Это произошло однако за счет приписывания Самости космического значения. Сегодня западному человеку столь же трудно постичь психологическую необходимость трансцендентального субъекта познания в качестве полной полярности эмпирическому универсуму, хотя допущение о существовании Самости, противостоящей миру по крайней мере в качестве точки отражения, является логической необходимостью. Невзирая на соответствующую философскую позицию, — которая либо отвергает, либо принимает только с оговорками данное утверждение, — в нашей бессознательной психике все же существует компенсаторная тенденция к восстановлению символа Самости в его космическом значении. Эти старания происходят в архетипических формах героического мифа, что, так сказать, легко можно наблюдать в каждом процессе индивидуации.
