Ознакомительная версия.
64
«Разве всемогущий Бог не мог бы вызывать в наших чувствах те же ощущения, какие вызывает присутствие предметов? Но если бог может это делать, как доказать, что он в этом отношении не пользуется своим могуществом и что вся Вселенная не есть только явление?..
Если мы более уверены в нашим собственном существовании, чем в существовании тел, последнее, следовательно, является лишь вероятностью, которая, без сомнения, очень велика и практически эквивалентна очевидности, но которая остаётся всё же лишь вероятностью».
«Вопрос, имеют ли вещи вне нас объективную реальность, лишён всякого разумного смысла. Мы по своей природе вынуждены утверждать, что определённые объекты нашего ощущения существуют вне нас; мы не можем иначе. Этот вопрос почти столь же абсурден, как и вопрос, является ли синяя краска „действительно синей“? Мы не в состоянии выйти за пределы этого вопроса».22
«Мы должны лишь заботиться о том, чтобы наши рассуждения о свойствах вещей согласовались с ощущениями, получаемыми от них, то есть чтобы то, что мы мыслим о них, вполне согласовалось с опытом».23
С кибернетической точки зрения, сознание представляет собой некий «чёрный ящик», в котором происходит взаимодействие обрабатывающей программы (блоками которой служат чувства) с обрабатываемыми данными (внешние и внутренние ощущения). Результатом этого взаимодействия является новая информация (такие внутренние ощущения, как эмоции и умозаключения), которая, возникая, также немедленно пускается в обработку.
Человеческое достоинство обычно считает такой подход унизительным, связанным с признанием автоматизма жизни и мышления. Но человеческое существование основано на многих механических структурах (скелет, например) или, скажем, на биохимических процессах. Ничего плохого в этом нет. Унизительны не механические основы жизни, а механический её результат.
Любое свойство мира – это, по сути, свойство сознания считать что-либо свойством мира.
Каким образом сознание могло бы постичь природу, происхождение тех ощущений, с которыми имеет дело? Любое постижение – будь то научное познание или религиозное озарение – само будет внешним или внутренним ощущением. Каждый из нас при этом как бы получает анонимное письмо (первоначальные ощущения, образующие некоторое представление о своей личности и о мире), вслед за которым приходит новое письмо (постижение) с указанием автора предыдущего. Но второе письмо также анонимно, не в смысле отсутствия подписи, а по своей сути. Достойно ли оно большего доверия? Не нуждаемся ли мы в третьем письме – со сведениями (опять неизбежно анонимными) об авторе второго письма? В четвёртом? В пятом?..
Разорвать эту бесконечную цепочку сомнений можно лишь с помощью ощущения доверия к очередной подписи, порождающего веру в неё.
«Предпочтительнее всякий раз, когда это оказывается возможным, помещать источник тайны в нас самих; таким образом мы по возможности сократим пагубную область заблуждений, разочарования, бессилия».24
Утверждение невозможности логического доказательства того, что материя объективна, что внешний мир существует независимо от нашего восприятия, только тогда оказалось бы бесполезным и абсурдным, когда сопровождалось бы отрицанием чувства уверенности в реальности окружающего. Отказ же от теоретических фикций скорее очищает и укрепляет это чувство.
Независим ли мир от человеческого представления о нём? – Да, конечно.
Можно ли это доказать? – Конечно, нет.
Бояться разрушительного воздействия агностицизма на наши привычные представления малодушно как с точки зрения решимости к познанию, так и ввиду мнимости производимых разрушений. Ведь «одни и те же начала, ведущие, на первый взгляд, к скептицизму, будучи доведёнными до определённого пункта, приводят человека обратно к здравому смыслу»25.
Забегая вперёд, стоит вспомнить, что речь идёт лишь о логическом агностицизме. Сейчас, наверное, я не стал бы специально сосредотачивать внимание на этом термине, имеющем собственное историческое и даже эмоциональное звучание. Дело не в агностическом подходе к познанию, а в признании равных возможностей к познанию для различных человеческих чувств. Слово «агностицизм» служит здесь лишь как противовес традиционным и неоправданным преимуществам логики.
«Мы должны сохранять свой скептицизм во всех случаях жизни. Если мы верим тому, что огонь согревает, а вода освежает, так это оттого, что иное мнение стоило бы нам слишком больших страданий».26
«Строго говоря, мы видим не тот самый объект, который мы осязаем; и не один и тот же объект воспринимается через микроскоп и невооружённым глазом. Люди комбинируют несколько представлений, которые получаются либо с помощью разных чувств, либо с помощью одного чувства в разное время или в разной обстановке, и относительно которых замечено, что они имеют некоторую природную связь – в смысле сосуществования или в смысле последовательности; всё это люди подводят под одно название и рассматривают как одну вещь.
Когда я исследую, пользуясь помощью других чувств, вещь, которую я видел, я это делаю не для того, чтобы лучше понять тот же объект, который я лучше воспринимал зрением, ибо объект одного чувства не воспринимается другими чувствами. И когда я смотрю в микроскоп, это не значит, что я могу воспринять яснее то, что я уже воспринимал невооружённым глазом, ибо объект, воспринимаемый через стекло, совершенно отличен от прежнего. В обоих случаях моя цель состоит только в том, чтобы узнать, какие представления связаны друг с другом».27
«Кажется» – очень точное слово, несмотря на то, что оно ассоциируется у нас с приблизительностью. «Это так» – всегда сомнительно. «Мне кажется, что это так» – безукоризненно точно, если искренне.
Можно ли вообще избежать решительного выбора и принятия конкретной мировоззренческой гипотезы или системы? Пусть даже нам удалось соблюсти осторожность в области абстрактных рассуждений. Но ведь при переходе к практике, к действию – этот выбор становится насущной необходимостью, не так ли?
Но и в самой деятельной жизни можно обойтись без гносеологической определённости. Гипотезы или принятые за истину постулаты охватывают лишь логическую сторону жизневосприятия, тогда как истоки наших действий и самой способности к ним лежат в областях интуитивного, личностного самосознания.
«Постарайтесь, если это возможно, представить себе мир таким, каков он есть сам по себе, независимо от чувств, какие он вам внушает, от вашей симпатии и антипатии, от ваших опасений и надежд. Трудно вообразить что-нибудь более пустое и мёртвое».28
Столь же трагичен был бы образ мира, который некому видеть, звуки которого некому слышать… – мира вне восприятия. Подобно тому, как мы нуждаемся в органах чувств, чтобы ощущения дошли до нашего сознания, мы нуждаемся во внутренних чувствах, чтобы «разглядеть» и «расслышать» пришедшие ощущения. Потребность во внутренних чувствах острее потребности во внешних и ещё теснее связана с сущностью жизни.
«Все внешние события, внешние слова и жесты для нас мертвы и непроницаемы, если они не означают внутренних событий, внутренних слов, если они не расшифровываются из глубины духа. Открывается для меня лишь то, что открывается во мне. Имеет смысл для меня лишь то событие, которое происходит со мной».29
«Каждый человек всегда говорит только о себе самом, но для глупца его Я – весь мир, для мудрого же человека весь мир – его Я».30
«Наше Я может расти и обогащаться, беднеть и сжиматься, становиться самому себе чужим и раздваиваться – одним словом, подвергаться значительным изменениям уже в течение своей жизни. Несмотря на всё это, для моего инстинктивного воззрения моё Я является самым важным и самым постоянным.
Практически, совершая какие-нибудь действия, мы столь же мало можем обойтись без представления Я, как мы не можем обойтись без представления тела, протягивая руку за какой-нибудь вещью. Физиологически мы остаёмся эгоистами и материалистами с таким же постоянством, с каким мы постоянно видим восход солнца. Но теоретически мы вовсе не должны придерживаться такого взгляда. Попробуем же его изменить! Если новый взгляд внесёт какой-нибудь свет в наше познание мира, он в конце концов неизбежно принесёт свои плоды и в области практической жизни».31
Агностицизм может пропитывать и повседневную жизнь в виде рационального скептицизма и сомнений, плодотворность которых зависит от личности того, к кому они приходят. По мере духовного развития, по мере осознания неизбежности такого «бытового агностицизма», он становится из стихийной силы – созидательной. Как солнце, испаряя со стенок сосуда влагу, охлаждает его своим жаром, так агностицизм может способствовать усиленному развитию знания и уверенности. Он заменяет бренное доверие фактам на твёрдое постижение той истины, что знание любого факта имеет второстепенное значение сравнительно с переживаемыми ощущениями и чувствами.
Ознакомительная версия.
