спине. Зал затих, слышались только тошнотворные звуки: костяшки втыкались в плоть.
Септима Кларк, присутствовавшая в зале, была ошеломлена. Поначалу она приняла эту внезапную вспышку насилия за часть выступления. Кинг, собравшись с силами после первого удара, повернулся к обидчику, опустил руки, «как новорожденный ребенок», и принимал новые удары. Его избивали на глазах у сотен людей, он фактически открылся перед нападавшим. Буквально подставил другую щеку как высшую демонстрацию принципов ненасилия и христианской любви.
Такое поведение жертвы на мгновение ошарашило и самого Джеймса. Этого хватило, чтобы между ним и Кингом бросились люди. «Не трогайте его! — крикнул проповедник разъяренной толпе. — Не трогайте его. Мы должны молиться за него». И толпа начала молиться и запела.
Кинг дружелюбно обратился к человеку, который только что бил его, заверил, что Джеймсу не причинят вреда, а затем увел его в отдельный кабинет. Роза Паркс принесла пару таблеток аспирина. Кинг через некоторое время вернулся на сцену и завершил конференцию, прикладывая к лицу пакет со льдом.
Одно дело — «взять ненасилие в законные жены», как любил говорить Кинг, и стараться не обращать внимания на насмешки и провокации. Другое — когда нацист [245] избивает тебя на глазах ближайших друзей и сторонников. И уж совсем иное — шагнуть навстречу насилию, чтобы показать этим самым друзьям и сторонникам, как выглядит самообладание в буквальном смысле, и проявить великодушие — отказаться выдвинуть обвинения к удивлению полиции Бирмингема.
Можно ударить человека, который сострадателен, но побить его невозможно.
Кинг знал это. Он измотал Америку своей способностью к страданиям. Он поразил Америку своей сдержанностью.
Реагировать, давать отпор — это то, чего ожидают. Подняться выше понятных инстинктов, которых требует самосохранение, — это то, что требует дисциплины. Быть выше этого — истинное самообладание.
Для Кинга ненасилие было чем-то большим, нежели политическая целесообразность, чем-то возвышавшим человека. Тем, что позволило бы самому обычному, даже ущербному человеку в момент кризиса или протеста выйти на невероятно героический уровень. Такова сила любви, милосердия и прощения.
Подставить другую щеку — это духовный принцип, который коренится в добродетели справедливости. Но это также и акт воли. Вы должны сделать это, даже если вам больно.
В 1952 году Сандра Дэй стала женой Джона О’Коннора. На протяжении почти 40 лет — работая за границей, в политических кампаниях, в Верховном суде США — она выполняла свадебное обещание любить и беречь мужа в горе и радости, в болезни и здравии. Однако в 1990 году ему поставили диагноз «болезнь Альцгеймера», подвергнув выражение «в болезни и в здравии» серьезному испытанию.
Чтобы муж не оставался в одиночестве, сначала Сандра каждый день брала его с собой на работу. А потом отказалась от статуса судьи, хотя могла занимать эту должность до конца жизни [246] (любимый муж нуждался в заботе, хотя уже с трудом узнавал жену).
В 2007 году желтая пресса написала, что Джон О’Коннор влюбился — в женщину с болезнью Альцгеймера. Такое иногда случается с жертвами этого заболевания: они полностью забывают о своем браке. Собравшись с силами, Сандра О’Коннор решила использовать ситуацию, чтобы привлечь внимание к этой безжалостной болезни. «Я счастлива, что это делает Джона счастливым», — говорила она мужественно. Хотя сердце ее наверняка обливалось кровью.
Вот так выглядит преданность.
Мы открыты для боли в том, что касается семьи, личных отношений, всеобщего обозрения. Эти темы делают нас уязвимыми. Защитить себя легко: нужно всего лишь закрыться. Чтобы продержаться более пяти десятилетий, как это сумела О’Коннор, нужно постоянно подставлять другую щеку, быть уязвимым, ставить другого на первое место, прощать, любить, принимать и беречь.
Сможете это сделать? Вы настолько сильны? Вы достаточно любите?
То же относится и к делу, которому мы посвятили себя. Если мы не справимся с ним, то нам придется подниматься снова. Наша преданность подвергнется непостижимым испытаниям. От нас потребуются жертвы. А потом — новые жертвы.
Сумеем ли мы это сделать? Сможем продолжать отдавать, стремиться соответствовать невероятно высоким стандартам? По словам Мартина Лютера Кинга, мы достигаем вершины горы.
Мы прикасаемся к чему-то особенному, высшему, к чему-то священному.
Самой впечатляющей операцией Второй мировой войны была не «День “Д”». В каком-то смысле — ровно наоборот. В высадке на побережье Нормандии участвовало почти 160 тысяч солдат. А вот эвакуация из Дюнкерка, произошедшая почти ровно четырьмя годами ранее, затронула около 340 тысяч военнослужащих. И там не было долгих лет планирования и репетиций. Все разыграли «с листа» с помощью бесчисленных гражданских и военных: они спокойно шагнули вперед и выполнили то, что требовалось.
Конечно, слава досталась первым, но и без запредельного героизма и дисциплины вторых ничего не вышло бы. Одно было великолепно, но другое, как понимали уже в то время, — просто чудом.
Бесспорно, это было поражение, и все же порядок и дисциплина, с которыми прошла эвакуация, действительно вдохновили Британию. Вскоре Черчилль произнесет свою знаменитую речь о борьбе до конца — на пляжах, в воздухе, в полях и на улицах. Почему Англия считала, что сможет это сделать? Потому что Черчилль знал это благодаря увиденному в Дюнкерке.
«Войны не выигрываются эвакуациями, — сказал он. — Но в этом избавлении была победа» [247].
Иногда приходится спешить.
Иногда требуется воздержаться от огня.
Но часто самое трудное — пойти другим путем.
Инстинкт требует двигаться вперед. Какая-то часть нашего «я» чувствует, что скорее умрет, чем признает поражение или, того хуже, сбежит. В сказках и учебниках истории отступление — противоположность героизма, мужества, дисциплины. Однако иногда это именно то, что необходимо сделать, набравшись самообладания и мужества.
В битве при Делии в такой ситуации оказался Сократ. Мы не воспринимаем его как воина, но он был им, причем хорошим. Беотийцы прорвали ряды афинян, и те обратились в бегство. Однако Сократ сохранил самодисциплину и не бросил при отступлении ни оружия, ни щита. Рассказывают, он продолжал сражаться, даже покинув поле боя [248].
Алкивиад, ученик Сократа, которого он спас в том бою, вдохновился видом философа. Он пробивался к спасению, не отказываясь ни от кого и ни от чего ценного. И меньше всего — от своего достоинства. «Ведь тех, кто так себя держит, на войне обычно не трогают, — сказал он позже, — преследуют лишь тех, кто бежит без оглядки» [249].
Мчаться вперед — это всегда вдохновляюще. Но иногда требуются большее величие и иной уровень дисциплины. Ради сохранения достоинства приходится идти другим путем.
Было бы замечательно, если бы хорошие парни никогда не проигрывали сражений, если бы бесстрашия или упорного труда всегда оказывалось достаточно. Однако так не
