Но если даже какое-нибудь верование и поколебалось, все-таки учреждения, основанные на нем, могут долго сохранять свою силу и лишь постепенно теряют ее. Когда же оно падет окончательно, то все, что оно поддерживало, рушится вслед за ним. Народ может изменить свои верования не иначе как при условии полного изменения всех элементов своей цивилизации, и эти изменения будут происходить до тех пор, пока не установится какое-нибудь новое общее верование; пока же этого не произойдет, народ поневоле будет находиться в состоянии анархии. Общие верования необходимы для поддержки цивилизаций, так как они дают известное направление идеям и только они одни могут внушить веру и создать долг.
Народы всегда сознавали пользу приобретения общих верований, инстинктивно понимая, что исчезновение этих верований знаменует для них час упадка. Фанатический культ Рима был для римлян именно таким верованием, которое сделало их властелинами мира, и когда верование это исчезло, Рим пришел в упадок. Варвары же, уничтожившие римскую цивилизацию, только тогда достигли некоторой сплоченности и могли выйти из анархии, в которой находились до тех пор, когда усвоили себе некоторые общие верования.
Итак, народы не без основания защищали свои верования с такой ярой нетерпимостью. Подобная нетерпимость, заслуживающая осуждения с философской точки зрения, в жизни народов составляет одну из необходимейших добродетелей. Для основания или же поддержания общих верований воздвигалось в Средние века такое множество костров и так много погибло изобретателей или новаторов. Для защиты этих верований мир столько раз подвергался потрясениям, столько миллионов людей легли костьми на полях битв и, вероятно, столько же их погибнет в будущем!
Очень трудно установить общее верование, но когда оно установлено наконец-то, сила его долгое время бывает непреодолима, и как бы ни были ложны его философские основы, все-таки даже самые просвещенные умы подчиняются ему. Разве европейские народы не считали в течение чуть ли не пятнадцати веков неопровержимой истиной такие религиозные легенды, которые при ближайшем исследовании оказываются столь же варварскими, как и легенды Молоха? Ужасающая нелепость такой легенды не была замечена в течение многих веков, и даже такие могущественные гении, как Галилей, Ньютон и Лейбниц, ни на одну минуту не допускали возможности ее оспаривания.
Ничто не может лучше этого факта доказать гипнотизирующее влияние общих верований, но в то же время и ничто так ясно не указывает на унизительные границы, поставленные человеческому уму!
Лишь только какой-нибудь новый догмат утвердился в душе толпы, он немедленно становится вдохновителем всех ее учреждений, ее искусства и ее поведения. Власть его над душами абсолютна. Люди долго только и мечтают об его реализации, законодатели хлопочут об его применении в жизни, философы же, артисты и литераторы занимаются его разъяснением, воспроизводя его в различных формах. Из основного верования могут, конечно, возникнуть временные побочные идеи, но они всегда будут носить на себе отпечаток того верования, из которого произошли; египетская цивилизация, средневековая европейская цивилизация, мусульманская цивилизация арабов – все они происходят из того небольшого числа религиозных верований, которые наложили свой отпечаток на самомалейшие элементы этих цивилизаций, вследствие чего можно с первого же взгляда распознать эти основные верования. Итак, благодаря общим верованиям люди каждой эпохи бывают окружены сетью традиций, мнений и привычек, от ига которых они не в состоянии избавиться и которые обусловливают их взаимное сходство. Эти верования управляют людьми так же, как и вытекающие из них обычаи, руководящие всеми малейшими актами нашего существования настолько, что даже самый независимый ум не может совершенно освободиться от их власти. Истинной тиранией может быть только такая, которая бессознательно действует на души, так как с нею нельзя бороться. Тиберий, Чингисхан, Наполеон, без сомнения, были опасными тиранами, но Моисей, Будда, Магомет и Лютер из глубины своих могил еще сильнее властвовали над душами. Заговор может свергнуть тирана, но что он может сделать против какого-нибудь прочно установившегося верования? В яростной борьбе с католицизмом, несмотря даже на кажущееся сочувствие народных масс и на все способы истребления, столь же немилосердные, как и во времена инквизиций, побежденной оказалась все-таки великая революция. Единственные настоящие тираны, которых знало человечество, всегда были тени умерших или же иллюзии, созданные самим же человечеством.
Нелепость многих общих верований с философской точки зрения никогда не препятствовала их торжеству. Даже более: торжество это только и возможно при условии, если в верованиях заключается какой-нибудь таинственный вздор; так что очевидная нелепость некоторых современных верований никак не может препятствовать им овладеть душою толпы.
2. Непостоянные мнения толпы
Над прочно установившимися верованиями, о которых только что шла речь, лежит поверхностный слой мнений, идей и мыслей, постоянно нарождающихся и исчезающих.
Некоторые из них держатся всего лишь один день, но даже более или менее важные из них не продолжаются дольше жизни одного поколения. Мы говорили уже, что изменения, которым подвергаются мнения, иногда имеют более поверхностный, нежели существенный характер, и всегда носят на себе отпечаток характера расы. Рассматривая, например, политические учреждения страны, в которой мы живем, мы указывали, что самые противоположные с виду партии – монархисты, радикалы, империалисты, социалисты и т. п. – в сущности, имеют совершенно одинаковый идеал, что зависит исключительно от умственного строения нашей расы, так как в другой расе под этим же названием подразумевается совершенно противоположный идеал. Никакие названия, присваиваемые мнениям, ни ложное применение их в жизни не могут изменить сущности вещей. Буржуа революции, пропитанные латинской литературой и вперившие свои взоры в римскую республику, заимствовали у нее ее законы, ее пуки прутьев, скрывавшие секиры, и тоги, стараясь перенять ее учреждения и следуя во всем ее примеру. Но они не сделались римлянами от этого, хотя и находились под влиянием могущественного исторического внушения. Роль философа, следовательно, заключается в том, чтобы разыскать то, что уцелело от старых верований под изменившейся внешностью, и различить, что в этом движущемся потоке мнений надо отнести на счет общих верований и души расы.
Не обладая таким философским критерием, можно было бы думать, что толпа меняет свои религиозные и политические убеждения очень часто и когда ей вздумается. В самом деле, вся история, политическая, религиозная, художественная и литературная, указывает на это. Возьмем, например, очень краткий период нашей истории, от 1790-го до 1820 года – тридцатилетний промежуток времени, захватывающий лишь одно поколение. Мы видим, что толпа сначала была монархической, затем чрезвычайно революционной, потом она стала империалистской и, наконец, опять вернулась к монархизму. В религии в это же время толпа переходит от католицизма к атеизму, затем к деизму и, наконец, возвращается к самым преувеличенным формам католицизма. Но так поступает не одна только толпа, а и те, кто руководит ею; мы с удивлением видим, как эти же самые члены Конвента, заклятые враги королей, не признающие ни богов, ни монархов, становятся самыми смиренными слугами Наполеона и с благочестием несут восковые свечи в процессиях при Людовике XVIII.
А в последующие семьдесят лет сколько перемен произошло в мнениях толпы! «Коварный Альбион» становится в начале этого века союзником Франции при наследнике Наполеона, и Россия, подвергавшаяся дважды нашему нашествию и так радовавшаяся нашей последней неудаче, внезапно стала признаваться нами лучшим нашим другом.
В литературе, искусствах и философии такие перемены совершаются еще быстрее. Романтизм, натурализм, мистицизм и т. п. нарождаются и погибают один за другим, и артист и писатель, которые вчера еще превозносились нами, сегодня уже возбуждают только одно глубокое презрение.
Если мы будем анализировать все эти перемены, кажущиеся нам столь глубокими, то увидим, что все, что противоречит общим верованиям и чувствам расы, имеет лишь эфемерное существование и на время уклонившееся течение реки возвращается всегда снова к своему прежнему направлению. Мнения, не связанные ни с каким общим верованием или чувством расы и, следовательно, не имеющие прочности, находятся во власти всяких случайностей, другими словами, зависят от малейших изменений среды.
Возникнув под влиянием внушения и заразы, мнения эти всегда имеют временный характер: они нарождаются и исчезают, иногда с такой же быстротой, как песчаные дюны, наносимые ветром на берегу моря.
