Нетрудно понять, что отсутствие в сознании мыслей о том, что вы в ком-то нуждаетесь, - и особенно о том, что вы нуждаетесь в любви другого, - поддерживает вашу гордость, ибо если гордость зиждется на высокой самооценке, то какой критерий оценки представляется наиболее естественным уму ребенка, как не то, что он неслучайно заслуживает любовь своих родителей? Причем до такой степени, что гордый, сам того не сознавая, говорит себе: «Я заслуживаю любви и чувствую себя любимым», в свою очередь, гордячка говорит: «Мое любовное желание удовлетворено, я не обманулась в своей любовной жажде». Тем не менее такой свой образ, как не испытывающей недостатка в любви, приходит в противоречие с не оставляющим ее сознанием нужды в подлинной любви, а брешь между этими двумя реальностями заделывается с помощью «театрального представления».
Связь между вытеснением/подавлением и такими аспектами энеатипа II, которые можно охарактеризовать как стремление быть «другом человечества» или опекуном гонимых (комплекс «матери для евреев»), имеет аналогичный характер: не так-то просто одновременно сознавать себя эмоционально нуждающимся и щедро расточающим дары. Для специалиста по части манипуляции другими и их обольщения с помощью подарков и услуг было бы к тому же «опасно» признаваться себе в своих собственных желаниях, поскольку тогда «щедрость» (givingness) стала бы подозреваться в том, чем она на самом деле и является в своей характерной чрезмерности, - потребностью в том, чтобы идентифицировать себя с положением и ролью дающего.
В завершение позволю себе сделать еще одно замечание: говорить о вытеснении/подавлении сознания того, что ты нуждаешься в другом, практически равнозначно тому же, что и говорить о вытеснении/подавлении психологического настроения зависти - и подобно тому, как в случае энеатипа I мы понимаем гнев в качестве преобразующей реакции на ненасытность (геас- tion-formation to gluttony), так и в данном случае можно понимать гордость как трансформацию зависти посредством совместного действия вытеснения и театрально-неестественной (гистрионической), повышенной эмоциональности. Так же, как для перфекциониста потакание собственным желаниям есть то, чего он наиболее стремится избегать, так и для гордого и лицедействующего (гистрионического) характера нет ничего более неприятного, о чем хочется сразу же забыть, чем жажда любви и ощущение того, что в силу каких-то причин ты ее недостоин, - переживания, кстати, в высшей степени характерные для зависти. Таким образом, можно сказать, что, благодаря взаимодействию вытеснения и гистрионической повышенной эмоциональности, зависть трансформируется в гордость, а тенденция приходить на помощь в тяжелую минуту [152] (succourance into nurturance), если воспользоваться термином Murray, - в мелочную показную опеку [153].
5. Этиологические и дополнительные психодинамические замечания [154]
У представителей энеатипа II телосложение, как правило, более округлое сравнительно с энеатипом I и, кроме того, более нежное, чем у энеатипа III, и поэтому есть основания полагать, что в данном случае генетически обусловленная эндоморфия служит поддержкой, прямо-таки нутром диктуемой потребности в любви к себе. Поскольку физическая красота среди представителей энеатипа II встречается гораздо чаще, чем у какого-либо другого характера, то можно предположить, что данная особенность, а возможно, и телосложением обусловленное шаловливое расположение духа «соблазняют» уже сами по себе, без какой-либо попытки со стороны ребенка быть соблазненным - особенно в качестве стимула для склонных к тому, чтобы быть соблазнительными, родителей ребенка.
Каким бы справедливым, возможно, ни являлось наблюдение, что маленькая любимица папочки обладает притягательной силой, под влиянием которой у него возникает непреодолимое желание ласкаться и нежно с ней разговаривать, как верно, по-видимому, и то, что в реакциях маленькой девочки сознательно или бессознательно присутствует эротический элемент, я все же думаю, что сценарий соблазнения, являвшийся объектом наблюдений Фрейда в ранний период его деятельности, представляет собой скорее типичную манифестацию, нежели суть проблемы (точно так же, как и в случае с анальным характером биологическая интерпретация, как бы она ни стимулировала исследовательскую мысль, не способна ухватить более важные выводы из него для интерперсональной стратегии). Лично я убежден, что соблазнителем в рассматриваемой ситуации в первую очередь и в несравненно высшей степени является любимица родителя и только во вторую очередь тот, кто вкладывает эрос в соблазнение, и я полагаю, что ближе к истине в этом вопросе та более современная ветвь психоанализа, которая склоняется к тому, чтобы рассматривать гистрионическую личность в свете преэдиповой проблематики, - поскольку подобно тому, как в желании взрослого человека получать любовь и ласку все еще дает о себе знать желание младенца иметь рядом с собой нежную мать, так и в «избалованном, требовательном и обожаемом» окружающими пятилетнем малыше продолжает жить какая-то фрустрация на оральной почве, находящая для себя в данном случае определенную компенсацию.
Вот как занимающаяся протоанализом студентка описала процесс своего взросления:
«Я была невестой своего отца. Он заставил меня поверить в то, что я женщина, созданная для него, и я жила с этой иллюзией. Он так любил меня… но не женился на мне, он был женат на моей матери. Я была счастлива с отцом, жалко, что всему этому пришел конец».
А вот еще одно сообщение, дающее представление о специфических узах, связывающих отца с дочерью:
«Мой отец называл меня своим „тайным знаком". Он говорил, что у меня есть особая родинка на шее, которую только он мог видеть, и поэтому я для него изумительна и неповторима. Я верила этому».
Далеко не всякий принадлежащий к энеатипу II человек, вспоминая о своем детстве, видит себя в нем счастливой, всеми любимой и изнеженной принцессой или обожаемым родителями сыном. В некоторых случаях нам приходится выслушивать рассказ о том, как ребенок лишился любви своих родителей, а иногда последнее обнаруживается в результате терапевтического исследования. В наших возможностях привести пациентку к пониманию того, что времени превращения девочки в маленькую принцессу предшествовало время эмоциональных страданий в ее жизни. В подобных случаях возникает впечатление, что ребенок как бы требует от родителей какого-то особого повторного заверения в любви к себе, выражающегося в повышенной внимательности, в устраиваемых для него удовольствиях и в терпимости к его капризам и приступам гнева. Это как если бы ребенок заявил: «Докажите мне, что вы действительно любите меня!», и в то же время требование особого выражения этой любви к себе являлось бы, по существу, реакцией на то, что он почувствовал себя отверженным.
Пациент, например, говорит: «В глазах моей матери я был некрасивым, неопрятным, заурядным… а я не мог допустить, чтобы такой ее взгляд на меня стал частью моего существа, потому что я панически боялся слиться с этим отталкивающим образом. Именно благодаря этому я научился находить для себя опору в гордости, в чувстве того, что я являюсь центром вселенной». Из этого случая видно, что производимая воображением реконструкция своего Я может предшествовать (и быть более фундаментальной) поиску внешнего альянса, который служил бы опорой для гордого представления о самом себе. Это также наводит на мысль, что компенсация за оральные разочарования в младенческий период включает в себя не только снятие фрустрации, но и характерно компенсаторную самоуверенность. Точно так же, как этот человек утверждал, что он «пуп земли», другой вынужден был усвоить для себя установку «полегче на поворотах!» перед лицом двух своих очень грубых братьев, а третий рассказывает: «У меня был брат- близнец, образцовый ребенок в глазах окружающих, я же был его полной противоположностью. Я взбунтовался. Мое гордое выступление было реакцией на отвержение со стороны матери».
Переход от фрустрации к состоянию, характеризующемуся самоуспокоенностью и самоуверенностью, и, соответственно, к представлению о самом себе, окрашенному в такие же тона, можно воспринимать в том плане, если говорить о женщинах, что на смену переживаниям, связанным с осознанием относительной отчужденности в отношении к вам собственной матери приходит, вследствие превращения в любимицу отца, ощущение развивающейся в вас обольстительности» [155].
«Моя мать была сухой и тощей. Отец же был огромным, всегда веселым, с круглым лицом и с очень красивой кожей. У меня не было надежды стать полненькой, как я ни старалась. Кому непонятно такое настроение, пускай имеет дело с тощими и сухими особами».
