Ознакомительная версия.
– Нет, конечно, делала бы все то же самое, – согласилась она. – Но поймите, сейчас мне все равно обидно. Вы скажете: вот теперь!.. А я чувствую: поезд ушел, я уже ничего не хочу.
Я задумалась. Послать ее к невропатологу за таблетками? Ее взгляд на Стаса таблетки не изменят. Наехать на нее? Доказать, что на самом деле у нее все получилось, и тысячи измученных матерей мечтают о том, чтобы у них получился такой здоровый, взрослый и спокойный парень, как Стас? Она мне не поверит.
Что же?
– Вот что, – сказала я. – Я вас выслушала, хотя и не должна была – у нас бесплатный прием только до семнадцати лет. Поэтому считаю себя вправе попросить об услуге.
– Да, конечно, – встрепенулась женщина.
Видно было, что она и сама слегка устала жаловаться на жизнь. Явно непривычное для нее занятие, ведь вообще-то она борец по природе.
– Я сейчас дам вам приготовленные мною развивающие игрушки, и вы их занесете вот по этим двум адресам – оба рядом с поликлиникой, из окна могу показать. Я объясню вам, а вы объясните и покажете матери и бабушке, как играть в них с ребенком. У этих семей нет денег, чтобы покупать пособия, и не хватает времени и сообразительности, чтобы изготовить самим. Поэтому иногда я даю им игрушки напрокат. Согласны? Тогда я им звоню, что сейчас придет волонтер…
Несколько сбитая с толку, она тем не менее кивнула. Выслушала мои спонтанные (и, надо признать, довольно бестолковые) инструкции, взяла две коробки и ушла.
Первый адрес – тяжелый ДЦП со слабоумием и эписиндромом, восемь лет (ухаживает бабушка, родители спились и потерялись).
Второй адрес – тетрапарез, врожденная глухота, девять лет (воспитывает одна мать).
Мое послание ей было настолько лобовым, что я была уверена на сто процентов – больше она не придет.
Она пришла. Большую сумку оставила в предбаннике.
– Я отнесла игрушки и попыталась поиграть в них с детьми, – сказала она. – Это ужасно. Понимаю, как вам дико было меня слушать. Но что же делать? Я долго думала, потом узнавала в интернете. Вот – я купила развивающие игрушки для Ильи, у которого ДЦП. Вы ведь передадите их бабушке?
– Нет, – сказала я.
– Почему?! – удивилась она.
– Сами пойдете и сами отдадите, – отчеканила я. – Научите бабушку ими пользоваться. Заодно чаю с ней попьете, она это, помнится, любит.
– Да-да, конечно, вы правы, – закивала она. – Спасибо. Это… Какая у вас все-таки работа… Я бы хотела… Я теперь…
В воздухе опять отчетливо замаячило: «посвятить жизнь»…
– Перестаньте немедленно! – сказала я.
– Что перестать?
– Жизнь не памятник и не стихотворение. Ее вовсе не надо посвящать кому-то или чему-то – ребенку, идее, партии, мужчине, Богу, работе, уходу за несчастными детьми и так далее. Это неизбежно ведет к разочарованиям: ребенок вырастает «не таким», мужчина уходит, работа заканчивается, Бог непостижим и ведет себя странно, больные дети не поправляются. Определитесь с зоной ответственности. Центр тяжести собственной личности имеет смысл располагать внутри себя, а не снаружи.
– Вы, конечно, правы, – вздохнула она. – Но меня… нас всех так воспитывали. И этого уже, кажется, не изменить.
– Если уж никак не удержаться, попробуйте посвятить остаток вашей жизни самой жизни, – посоветовала я. – Я думаю, она с этим посвящением как-нибудь разберется.
– Я попробую, – улыбнулась она.
И ушла.
А сумка осталась стоять у меня в предбаннике. Но это была уже моя зона ответственности.
– Он у нас поздний вышел ребенок, в этом, мне кажется, все дело, – сказала бабушка.
– Простите? – удивилась я.
Мальчику Феде на вид было лет восемь-девять, его матери – под тридцать. Какой же поздний? Скорее уж, по нынешним временам, ранний ребенок. Бабушка, кстати, смотрелась весьма колоритно: очень пожилая, но с яркими, живыми глазами, огромная, с прической в виде булки-плетенки, в просторной полосатой юбке. Хотелось назвать ее старухой, причем во вполне уважительном, мощном смысле этого слова.
– Я о своем сыне говорю, Федином отце, – объяснила бабушка. – Мы с мужем его пятнадцать лет ждали, почти отчаялись. Всех этих современных ухищрений тогда не было – оставалось только в Кисловодск ездить или богу молиться. Но мы и молиться не могли, поскольку оба были члены партии…
– Да-да, – я закивала, ничего пока не понимая.
Жалобы, которые уже озвучила мать мальчика, – плаксивость, что-то вроде ипохондрии («животик болит», «ножки болят», «мама, у меня тут кровь, я не умру?»), вранье про школьные дела и уроки («вечно у него ничего не задано») – вроде бы никак не вязались с поздним рождением Фединого отца.
– Риточка, ты пока погуляй с ним, – безапелляционно распорядилась бабушка. – А я с доктором поговорю.
На дворе стоял ноябрь, в сумеречном дворе шел дождь со снегом, а прогулки по поликлиническому коридору в начале эпидемии гриппа…
– Федя посидит в предбаннике и выполнит задание, которое я ему сейчас дам, – сказала я.
– Хорошо, – согласилась старуха. – Феденька, ты делай, что доктор скажет, а ты, Рита, все равно погуляй.
Невестка послушно вышла. Не сказать, чтоб мне это понравилось. Но вдруг бабушка собирается говорить о каких-то старых семейных тайнах, в которые Рита до сих пор не посвящена?
– Мы его, конечно, избаловали. Все ему – единственный, долгожданный, как же отказать? И одновременно мелочно опекали и страшно боялись, как бы с ним чего не случилось. Он в детстве часто болел, а потом я уж и не знаю… может быть, притворялся, чтобы музыкой не заниматься…
– Федин отец занимался музыкой?
Ей явно нужно было выговориться. Я решила не мешать, надеясь, что в процессе рассказа как-нибудь прояснится сегодняшняя ситуация в семье.
– Да. Окончил музыкальную школу, училище и консерваторию по классу скрипки.
– Ого!
– Именно – «ого». Если бы вы знали, чего нам с отцом это стоило! И ведь у него были способности, несомненно, это все говорили. Но совершенно не было честолюбия. А без него в музыкальном мире делать просто нечего. После консерватории он пошел преподавать в музыкальную школу, моя подруга его туда устроила…
Интересно, кем работала в музыкальной школе ее подруга? Гардеробщицей? Бухгалтером?
– Вы расстроились? У вас были надежды на его карьеру, амбиции?
– Нет, что вы! Мы радовались: наконец-то наш сын стал взрослым, занялся хорошим делом, нам больше не нужно его тормошить, подгонять… Потом он самостоятельно снял квартиру. Я спросила: на какие деньги (сами понимаете, какая в музыкальной школе зарплата)? Он ответил: нашел частные уроки, они позволяют оплачивать. А потом подруга (та самая, которая его устроила, – директор музыкальной школы) сказала мне: ты знаешь, что твой сын давно уволился? Он просил тебе не говорить, дескать, сам скажет, но поскольку ты молчишь, я решила, что должна поставить тебя в известность…
Я рассказала мужу. Муж сказал: спрашивать бесполезно, он все равно нам соврет. И сейчас стыдно вспомнить: мы, пожилые уже люди, следили за взрослым сыном, прячась за водосточные трубы… Он жил с женщиной, их называют бизнес-вумен, немного старше его, в ее квартире и, как мы вскоре поняли, целиком на ее деньги. Нигде не работал…
– Вы объяснились с сыном?
– Не то слово. Объяснение длилось почти двое суток. Он кричал, что ненавидит музыку, мы кричали, что мужчина должен работать… После этого он пытался покончить жизнь самоубийством. Три раза, почти подряд…
– Где?
– Везде. Очень демонстративно, всем напоказ. Однако нас он, как всегда, победил. Мы сказали: делай что хочешь. Но бизнес-вумен все это показалось уже как-то слишком, и она его выгнала. Он сказал: «Добились своего?!» – лег на диван перед телевизором и вставал только поесть или попить.
– Боже мой! И что же вы сделали? Обратились к врачу? К психотерапевту?
– Мы дали ему паспорт и диплом, выгнали его на улицу и сказали: вернешься, когда устроишься на работу. Он устроился в тот же день – в мебельный магазин в квартале от нашего дома. Мальчик из нашей семьи, с консерваторским образованием – продавец-консультант! Но мы были рады и этому. Тем более что именно там через три месяца он встретил Риту…
– Простите, а кем вы с мужем работали? – не удержалась я.
– Я ушла на пенсию городским методистом по преподаванию истории искусств в средних школах. А муж работал в Смольном – заместитель руководителя комитета по печати.
Ап! – я проглотила все свои представления о том, как должны выглядеть преподаватели и методисты истории искусств.
– Мужу вся эта история с сыном стоила жизни. Он умер от инфаркта. А сына Рита спасла. Она очень хорошая девочка. Работает продавщицей цветов в том же торговом центре, любит мужа, сына и свою работу. Но – девять классов и аграрное училище в Кингисеппе. Я волнуюсь за Федю, он очень похож на отца, но более замкнутый. Как бы с ним…
– Надеюсь, никаких музыкальных школ?
Ознакомительная версия.
