кровотечение матери с открытой им кастрацией женщины, «раной».
Повод к галлюцинации об отрезанном пальце, как он сообщил позднее, дал ему рассказ о том, что одной родственнице, родившейся с шестью пальцами на ноге, этот лишний член сразу после этого отрубили топором. Стало быть, женщины не имели пениса, потому что его им отняли при рождении. Этим путем к моменту возникновения невроза навязчивости он принял то, что узнал еще во время процесса сновидения и что тогда отмел от себя посредством вытеснения. Также и ритуальное обрезание Христа, как и вообще евреев, не могло остаться ему неизвестным при чтении Священной истории и разговорах о ней.
Не подлежит никакому сомнению, что в это время отец стал для него тем внушающим страх человеком, который ему угрожает кастрацией. Жестокий Бог, с которым тогда он боролся, который заставляет людей провиниться, чтобы наказать их затем, который приносит в жертву своего Сына и людских сыновей, перенес свой характер на отца, которого он, с другой стороны, пытался защитить от этого Бога. Мальчику предстояло здесь наполнить филогенетическую схему, и он это сделал, хотя его личные переживания с этим не согласовывались. Угрозы кастрации или намеки, которые ему приходилось слышать, скорее исходили от женщин [118], но это не могло надолго отсрочить конечный результат. В конце концов все же отец стал тем лицом, со стороны которого он боялся кастрации. В этом пункте наследственность взяла верх над случайным переживанием; в доисторическую эпоху человечества, несомненно, именно отец совершал кастрацию в качестве наказания, а затем умерил ее до обрезания. Чем дальше в процессе невроза навязчивости пациент продвигался по пути вытеснения чувственности [119], тем естественней ему было наделять отца, истинного представителя чувственных проявлений, такими дурными намерениями.
Идентификация отца с кастратором [120] приобрела большое значение как источник интенсивной, усилившейся до желания смерти, бессознательной враждебности к нему и возникавшего как реакция на нее чувства вины. Но в общем и целом он вел себя нормально, то есть как всякий невротик, одержимый эдиповым комплексом. Примечательно, что и для этого у него существовало противоположное течение, в котором отец был скорее кастрированным и поэтому вызывал у него сострадание.
При анализе дыхательного церемониала при виде калек, нищих и т. д. я сумел показать, что и этот симптом относился к отцу, который в качестве больного вызывал сострадание у моего пациента, когда он его навещал в лечебнице. Анализ позволил проследить эту нить еще дальше. В очень раннем возрасте, вероятно еще до совращения (в 3¼ года), в имении был бедный поденщик, носивший в дом воду. Он не мог говорить якобы потому, что ему отрезали язык. Вероятно, он был глухонемой. Малыш его очень любил и жалел от всего сердца. Когда тот умер, он искал его на небе [121]. Таким образом, это был первый калека, которому он сочувствовал; если исходить из контекста и порядка в анализе – несомненно, заместитель отца.
Анализ присоединил к нему воспоминание о других ему симпатичных слугах, по поводу которых он указал, что они были немощными или евреями (обрезание!). Также лакей, помогавший чистить его, когда с ним случилась та неприятность в 4½ года, был евреем, чахоточным и вызывал у него сострадание. Все эти лица относятся ко времени до посещения отца в санатории, то есть до симптоматического образования, которое посредством выдоха должно было уберечь от идентификации с теми, кто внушал жалость. Затем анализ в связи с одним сновидением неожиданно снова вернулся в древние времена и побудил его высказать утверждение, что при коитусе в первичной сцене он наблюдал исчезновение пениса, пожалел из-за этого отца и обрадовался появлению вновь того, что он считал потерянным. Итак, новое чувство, опять-таки исходящее из этой сцены. Впрочем, нарциссическое происхождение сострадания, о котором говорит само слово, здесь вполне очевидно.
VIII
Дополнения из древних времен – развязка
Во многих анализах бывает так, что, когда близится конец, неожиданно всплывает новый материал воспоминаний, который до сих пор тщательно скрывался. Или вдруг равнодушным тоном, как будто это нечто излишнее, вставляется незначительное замечание, к которому в другой раз добавляется кое-что еще, что уже заставляет врача насторожиться, и, наконец, в том обрывке воспоминания, которому не придавалось значения, обнаруживается ключ к самым важным тайнам, окружавшим невроз больного.
Еще давно мой пациент рассказал воспоминание о том времени, когда его плохое поведение обычно переходило в страх. Он преследовал красивую большую бабочку с желтыми полосками, большие крылья которой заканчивались острыми отростками, то есть махаона. Вдруг, когда бабочка села на цветок, его охватил невыносимый страх перед насекомым, и он с криком убежал.
Время от времени это воспоминание возвращалось в ходе анализа и требовало своего объяснения, которое долго не получало. Однако можно было предположить заранее, что такая деталь сохранилась в памяти не сама по себе, а в качестве покрывающего воспоминания замещала нечто более важное, с которым была каким-то образом связана. Однажды он сказал, что бабочка на его языке называется «бабушка», старая матушка; бабочки вообще казались ему женщинами и девушками, а жуки или гусеницы – мальчиками. Таким образом, в той сцене страха, должно быть, пробудилось воспоминание о существе женского пола. Не буду умалчивать, что тогда я как возможность предположил, что желтые полоски бабочки напомнили ему такие же полосы на предмете одежды, который носила женщина. Я делаю это только затем, чтобы показать на примере, сколь недостаточной, как правило, оказывается комбинация врача для решения возникших вопросов, насколько несправедливо делать ответственными за результаты анализа фантазию и суггестию врача.
В совершенно другой взаимосвязи много месяцев спустя пациент заметил, что, когда бабочка села и стала раскрывать и складывать крылья, это произвело на него впечатление чего-то зловещего. Это было похоже на то, как женщина раздвигает ноги, а ноги составляют фигуру римской цифры V – как известно, время, в которое еще в его детские годы, но также и теперь обычно портилось его настроение.
Это была мысль, которая никогда не пришла бы мне в голову, но она приобретала ценность благодаря соображению, что выявленный в ней ассоциативный процесс носил поистине инфантильный характер. Внимание детей, как я часто замечал, гораздо больше привлекает движение, а не формы, находящиеся в покое, и они часто создают ассоциации на основе сходства движения, которые нами, взрослыми, пренебрегаются или не замечаются.
Затем эта небольшая проблема снова на долгое время исчезла. Я хочу также упомянуть общераспространенное предположение, что заостренные или палкообразные отростки крыльев бабочки могут иметь значение символов гениталий.
