Ознакомительная версия.
Несмотря на все льстивые уверения массовой культуры, цель жизни – не счастье, а смысл. Те же, кто стремятся к счастью, пытаясь приуменьшить страдание или вовсе избежать его, обнаружат лишь, что жизнь становится все более и более пресной и поверхностной. Как мы уже видели, каждая критическая ситуация ставит перед нами задачу, решение которой делает жизнь куда насыщенней и богаче, но никак не ущербной. Жизнь – это не проблема, с которой нужно справиться, но череда встреч с космосом, где нас приглашают жить настолько полно, насколько это получится. Поступая так, мы служим трансцендентному смыслу, призванному проявиться в этом мире через нас. Избегая же этой полноты жизни, мы изменяем самой цели своего появления на свете.
Во второй половине жизни нам не раз придется пережить разочарование и испытать горечь поражения. Уходят друзья, уезжают дети, нас постепенно оставляют силы и, наконец, сама жизнь. И кто в силах совладать с таким, на первый взгляд, очевидным поражением? И все же задача жизни требует, чтобы мы принимали и это кажущееся крушение, как принимали приобретения, которым служила первая половина жизни. Юнг отмечает:
В некий тайный час полудня жизни парабола обращается вспять, рождается смерть. Вторая половина жизни – не восхождение, развертывание, увеличение, избыток, но смерть, поскольку конец и есть ее цель. Отрицать неизбежность завершения жизненного цикла синонимично отказу принимать его конечность. И то, и другое означают нежелание жить, а нежелание жить равнозначно нежеланию умирать. Восход и закат составляют одну кривую[61].
Бегство от душевных омутов, какими бы отталкивающими те ни казались сознанию, – это бегство от цельности жизни, которая может быть выражена лишь в парадоксах. И любая психология или мировоззрение, исключающие парадокс, лишает нас целой половины жизни.
Ну, а основной парадокс культуры благополучия заключается в том, что мы все больше теряем уверенность, что благополучная жизнь и вправду имеет какой-то смысл, и все менее убеждены этом. Благополучие – неважная мерка для жизни, другое дело – жить со смыслом, поскольку тогда мы начинаем равняться на программу развития, а не регресса. Нам все равно не добиться того, чтобы все в жизни прошло гладко, как по маслу. Жизнь – сплошная чересполосица, а истина вообще берется с боем. Да, Эго готово пойти на что угодно для того, чтобы обеспечить себе комфорт, однако душа обращена к целостности, и от этого Эго делается еще беспокойней. Целостность не зовет к комфорту или праведности, или всеобщему согласию, скорей, она приглашает испить до дна этот своеобразный, крепко настоянный напиток, который зовется жизнью.
Как мы уже не раз убеждались, задача, которая стоит перед эго-сознанием во второй половине жизни, – остановить свой бег и принять более масштабную духовную задачу. В отличие от фантазий молодости эта широта жизни нередко открывается на равнинах страдания – и уж никак не на сияющих вершинах «нью-эйджевой» трансцендентности или в испуганных попытках спрятаться от сложностей, характерных для фундаментализма. Она открывается в том, что Йейтс называл «переплетенье человечьих вен, и топь, и ярость». Только посреди страданий и поражений мы растем и так обретаем перспективу смысла, непередаваемого во всей его полноте и богатстве. Приняв страдание, признав парадокс, мы заслуживаем того, чтобы гордиться своей человечностью. По меткому выражению Юнга, «присутствие этого, на первый взгляд, невыносимого конфликта – лишнее подтверждение правоты вашей жизни. Жизнь, лишенная внутренней противоречивости, – это половина жизни, или же жизнь в Запредельном, удел одних только ангелов. Но Бог любит людей больше, чем ангелов»[62].
Каждое посещение омута – это обогащение, даже если мы этого не понимаем в ту минуту. Это открытость перед углубленным сознанием, которое обрести можно, лишь на опыте познав, что представляют собой противоположности. Такая встреча противоположностей ведет к увеличению, а не к ограниченности. По правде говоря, у нас нет особого желания расти, однако жизнь требует от нас даже большего, чем рост. Наша ежедневная повинность судьбе должна выглядеть так, как у того солдата, о котором мы читаем у Никоса Казандзакиса. Его молитвой было: «Мой рапорт генералу: вот что я сделал сегодня, вот как я дрался, чтобы спасти ход всего сражения на своем участке, вот такие преграды обнаружились на моем пути, и вот как я планирую сражаться завтра»[63].
Глава одиннадцатая
Исцеление души
И даже вдалеке от океана Мы слышим вещий глас Родной стихии, бьющей неустанно.
Вордсворт. Ода «Намеки бессмертия»[64]
Если не разорвешь узы, пока жив, по-твоему, духи сделают это после?
Кабир
За всю свою долгую и плодотворную творческую жизнь ирландский поэт У. Б. Йейтс часто менял темы, стиль и личную философию, порой опережая читающую публику, выросшую на его произведениях. Если ему ставили в упрек это обескураживающее постоянство в переменчивости, он отвечал так:
Друзья меня всегда ругают,
Когда по-новому я песню запеваю,
Но знали бы они, чего мне это стоит —
Себя для песни заново настроить.
Эта преданность непостоянству вытекает одновременно из верности таланту и от требований души. Свести их воедино и было его призванием.
Так как же в таком случае нам следует относиться к переменам погоды в ходе нашего плавания, как поддерживать ритм путешествия и одновременно исцелять душу? Иногда исцеление души происходит естественным образом, инстинктивно, когда мы и наше окружение не вмешиваемся в этот процесс. Уже одно то, что мы соглашаемся поднять вопрос о духовном исцелении, – показатель того, где мы находимся на шкале развития цивилизации. Если бы образы популярной культуры оказывали действенную поддержку желаниям души, тогда мы вполне могли бы обойтись без самоанализа и психотерапии или без книг, пробуждающих сознание. Однако век за веком технологически продвинутые культуры, совершившие невероятный скачок в том, что касается преобразования материального мира, здравоохранения, транспорта и связи, создающие все новые виртуальные реальности, в то же время все больше и больше отдаляются от природы и от инстинктивной взаимности с самой жизнью. Разделение это стало настолько глубоким и мучительным, что даже само слово душа попало под подозрение. С одной стороны, его постарались прибрать к рукам искусные мастера пустословия от «нью-эйджа», с другой – от души как можно дальше стараются держаться различные научные и образовательные круги. (Вспомним, что даже психология исключила психе, или душу, из круга своего внимания в пользу менее значимых форм поведения – когнитивности и биохимии.) Мы все время бессильно опускаем руки в присутствии загадки, которая становится тем значительней, чем большего прогресса мы достигаем в какой-то другой сфере. Духовное бессилие приводит к малозначительным проблемам и малозначительной жизни.
И каковы бы ни были те значительные перемены, что произошли за последние четыре столетия, пожалуй, величайшая из потерь – снижение интереса к той загадке, на которую и призвано указывать слово душа. Мы с полным правом можем назвать Гамлета своим современником и товарищем по несчастью. У него, как и у нас, была четкая дорожная карта, однако его решимость воплотить в жизнь свои начинания мало чем отличалась от нашей («Сворачивая в сторону свой ход, Теряют имя действия»). Другими словами, он, как и мы, – невротик. Его сознательные намерения подтачиваются внутренними, непонятными порывами, что вполне знакомо и нам с вами. Гамлет признает, что мог бы скрыться в скорлупе грецкого ореха и считать себя королем бесконечного пространства, если бы его, подобно нам, не тревожили тяжелые сны. Он чужой своему миру, чужой самому себе, а значит, кажется таким знакомым каждому из нас.
Мы также можем разглядеть своего собрата-современника в Фаусте Гёте, стремящемся познать все любой ценой, однако спасовавшем, когда пришло время платить по счетам. Мы видим, как в благородном Фаусте начинает проявляться то самое «фаустовское», когда утраченной оказалась возможность подвести под свой поиск знания этическую почву. Разве не видна нам теперь, отчетливей, чем когда-либо, ограниченность наших институтов и теневые программы, что скрываются даже за самими благородными из идей?
Из пророческих голосов этих мастеров слова, от миллионов в реабилитационных центрах и клиниках, из страдальческих стонов тех, кто потерялся в одиночестве и отчаянии, отупел от сидения перед телеэкраном и хождения по супермаркетам, от бессмысленной смены нарядов, чтобы попасть на гала-представление, мы узнаем, в какую глубь была загнана сияющая душа, в каком заточении она содержится. И, если мы хотим взяться за исцеление души, следует найти в себе силы взглянуть, как внутрь себя, в поисках подсказок, так и критическим, духовно настроенным взглядом на мир, в котором живем. Ибо, по выразительному описанию Юнга:
Ознакомительная версия.
