Ну, подхватили вы инфекцию. Не суть важно, каков Он – любимый, явившийся для вас переносчиком этой заразы, но если любовная лихорадка налицо, надо лечиться. Надо просто поставить себе диагноз: «Заболела. Увы!» – и заняться оздоровительными процедурами или хотя бы делом, а не бегать с восторженной физиономией, гордясь острой формой невроза.
Любовь, как и любая болезнь, излечима, но не советами. Все известные мне антилюбовные советы в лучшем случае не работают, в худшем – вредят. По крайней мере, широко распространенный совет «присмотритесь к отрицательным чертам любимого» бьет, как правило, мимо и в грязь. Он уничтожает в любовной привязанности единственно ценное, что в ней есть: способность видеть в любимом что-то хорошее, и оставляет худшее – невротическую привязанность.
Валерьянка и гипноз в качестве лекарства против любви подобны нафтизину против насморка – это останавливает сопли, но насморк остается. «Освобождающее дыхание» или любая хорошая психотерапия аналогичны крепкой бане – насморк кончается, но лишь до следующего заболевания… По-настоящему душе требуется развитие и закалка: не болеет тот, кто основательно, с запасом, здоров.
Будьте здоровы!
Ты болел – ты любил. Ты выздоровел – ты не любишь?
Похоже на обвинение
Любовь может быть не тоской, перемежаемой вспышками просветов, а ярким праздником среди светлых дней, но такой любовь будет только у душевно здорового человека. Конечно, это будет другая любовь. Она идет не от дефицита, который страждущему так необходимо восполнить, а от избытка душевного тепла и света. Тут душа любит так же, как светит Солнце.
Солнце не нуждается в нас – тех, кому оно светит и так щедро дарит тепло. Светить – это естественное состояние, это способ бытия Солнца.
Даже «переполненная любовью» душа – это уже плохо. Что-то переполнено, – значит, уже напряжено, уже нуждается: в опорожнении. А здоровая душа ни в чем не нуждается. Любовь для нее – естественный и постоянный способ жизни, когда из нее излучается радость, проистекает забота, исходит покой.
В моем-то понимании только такую Любовь и можно называть этим достойным словом. А состояния, требующие диагноза, надо относить в область малой психиатрии, а не культурных образцов.
Классика под лупой психиатрической экспертизы
«Твоя любовь должна принадлежать мне вся без остатка!»
А это нравственно?
С какого-то времени мне действительно трудно воспринимать нашу традиционную литературу и кино с их романтическими, драматическими, эпическими и прочими сюжетами про любовь, семью и чувства. Эти трогательные произведения о душевных и глубоко чувствующих людях мною читаются как рассказы про: где-то Дикий Зверинец, где-то Детский сад, где-то Отделение Клиники Неврозов, а где-то просто Сумасшедший дом.
Вспоминайте: гениальный Шекспир и его великая драма «Ромео и Джульетта». Начало: на фоне красочных картин, где стая Монтекки грызется со стаей Капулетти, Ромео в непреходящем любовном опьянении жутко тоскует по Розалине.
Слезами множит утра он росу И к тучам тучи вздохов прибавляет.
Да, любовь здесь называется безумством, но на том основании, что оно «и горечи, и сладости полно», квалифицируется как «безумье мудрое».
Стоп! Для вас это – достаточное основание?
Кстати, ликер тоже полон и горечью, и сладостью, но тот, кто напивается им с утра до вечера, как Ромео любовью, не мудрец, а пьяница.
Любовь здесь также называется «злейшим, поражающим дух недугом», но сразу добавляется, что недуг этот – «целебный».
К сожалению, это добавляется без каких бы то ни было комментариев и пояснений. Может быть, целебным считается то, что такой недуг способен тоску повседневности вялотекущую превратить в тоску любовно-безумную, протекающую в острой форме?
Середина: теперь «юный флюгер» Ромео бредит Джульеттой, Джульетта отвечает ему взаимным бредом. Оба почти счастливы: счастливы, потому что насытились друг другом и это было сладко; но счастливы почти, потому что питаться так нашим гурманам хочется больше, чаще и с гарантией.
При этом совершенно не понимая, что, купив законным браком легальность и стабильность своих встреч, они почти тут же теряют всю их сладость.
Конец: потеряв друг друга, Ромео травит себя ядом, Джульетта втыкает в себя кинжал.
Все ли понимают, что тем самым они оба становятся убийцами? Они убили людей – конкретно себя.
Да, они находились в любовном опьянении. Но если алкогольное опьянение по Уголовному кодексу относится к обстоятельствам, отягчающим преступление, то почему любовное опьянение мы должны рассматривать по-другому?
Да, они видели свое Горе безмерным и всепоглощающим. Но таким видит свое горе каждый, кто разрешает себе в трудных обстоятельствах погружаться в Детство. В детстве каждый был маленьким и впадал в такое же глубокое, дикое и буйное отчаяние, когда лишался любимой игрушки.
Паровозик сломался! А-а-а!..
А предположить, что в жизни у него могут быть другие Игрушки, при такой узости сознания нельзя. А чтобы заинтересоваться чем-то, кроме Игрушек, надо повзрослеть…
Впрочем, это мои размышления, а не Шекспира. Если о чем-то похожем и думал в своей келье проводивший влюбленных в последний путь мудрый священник, брат Лоренцо, то явно не эти соображения – лейтмотив «печальной повести».
Известно, что заботливая культурная общественность стремится подрастающее поколение воспитывать. Поэтому, например, произведения, пропагандирующие культ жестокости и насилия, преследуются аж по Уголовному кодексу.
Ладно, это понятно, хотя в реальности ничего такого не делается.
Даже порнографию, под которой в массе подразумевается лишь правдивое, но нарушающее культурные условности наших лет изображение безобидных и взаимно приятных половых контактов, и ту культурная общественность стремится изъять из поля зрения тех, кому все только предстоит.
По-моему, это благоглупость.
Но та же самая общественность одобряет и поддерживает культ романтической любви, самый яркий пример которой – только что упомянутый, восхищающий всех любовный триллер про Рому и Юлю, в котором Шекспир высокособлазнительно описывает их тяжелую душевную болезнь, закончившуюся самоубийством. И этот культ – наркотически соблазнительный, несущий неврозы и смерть культ – не только не подпадает под действие УК, но руками все той же общественности воздвигается на самое почетное место Культурного Образца и воодушевляет к безумствам все новые поколения.
Дурдом?
Впрочем, в этом же, кроме Дурдома, можно увидеть и другое, а именно – великолепный ход живого общества, борющегося за свое счастье и просто самосохранение. Похоже, пропаганда любви как безумства и душевной болезни неслучайна и по-своему осмысленна.
Действительно, ведь наше общество – в глупой ситуации: с одной стороны, половая близость является и основой человеческой жизни, и просто колоссальным источником наслаждения, с другой же стороны, секс из человеческой жизни нашей церковно-христианской моралью всячески изгоняется.
Соответственно, пока блюду мораль – лишаю себя секса. Разрешаю себе секс – мораль бьет меня чувством вины. Тупик?
Да, но есть лазейка: то, что моралью не разрешается трезвому и душевноздоровому человеку, вынужденно позволяется опьяненному, безумному и душевнобольному. И люди нашли выход: влюбляясь, то есть становясь душевнобольным, каждый заинтересованный получает разрешение на обход запретов морали.
Если я Ее хочу просто так, то заявить об этом прямо мораль мне не позволит. А если я в Нее влюблен, теперь мне можно. Влюбленному прощается гораздо больше, безумно влюбленному мораль вообще не писана.
И все в порядке. Так ЛЮБОВЬ оказалась УДОБНЫМ И ОФИЦИАЛЬНО ПРИЗНАННЫМ СПОСОБОМ ОБМАНА ДУРНОЙ МОРАЛИ. Только для этого она и нужна, для этого и пропагандируется.
Кстати, в культурах, где секс живет как нормальная часть нормальной жизни и разрешен на тех же основаниях, что и любые другие формы человеческих контактов, такого ажиотажа вокруг любви никогда не было и нет. Вместо ее воспевания характерно терпимое отношение к любви – да, бывает, но это не страшно. Да, глупо, но не все же умнеют сразу.
Хрестоматийное, на уровне школьных учебников, определение любви таково: «Любовь – это единство трех влечений. Влечение души порождает интерес, влечение ума – уважение, влечение тела – страсть. Все вместе порождает любовь».
На мой взгляд, это возмутительное понимание Любви. Это что-то на уровне оруэлловских лозунгов «Свобода – это рабство». Берется Любовь как высшее проявление человеческой свободы и активности и тут же определяется через влечение, то есть форму несвободы, форму подчинения.
