Этот пример иллюстрирует тот путь, по которому архетипы вплывают в наш практический опыт: они одновременно образы и эмоции. Об архетипе можно говорить только тогда, когда оба эти аспекта одномоментны. Если это просто образ, то перед нами будет лишь словесная картина с малым последствием. Но заряженный эмоцией образ приобретает сакральность или психическую энергию, он становится динамичным, приводит к существенным последствиям. Я осознаю, что ухватить это понятие нелегко, поскольку я использую слова, дабы описать нечто, что своей природой не дает возможности точного определения. Но поскольку очень многие люди относятся к архетипам как к части механической системы, которую можно вызубрить, не вникая в смысл, то существенно важно настаивать на том, что это не просто имена и даже не философские понятия. Это куски самой жизни, образы, которые через мост эмоций интегрально связаны с живым человеком. Вот почему невозможно дать произвольную (или универсальную) интерпретацию любого архетипа.
Его нужно объяснить способом, на который указывает вся жизненная ситуация индивида, которому она принадлежит. Так, в случае ревностного христианина символ креста может быть истолкован только в христианском контексте, если, конечно, сон не дает оснований рассматривать его иначе. Но даже и тогда специфический христианский смысл нужно держать в уме. Но нельзя сказать, что во все времена и во всех обстоятельствах символ креста имеет одно и то же значение. Если бы это было так, то он лишился бы своей сакральности, утратил бы свою жизненность и стал бы обычным словом. [Те, кто не ощущал особого чувственного тона архетипа, в конце концов приходят к путанице мифологических понятий, порой соединяя их, с тем чтобы показать, что все что-то значит или не значит ничего. Мертвецы всего мира химически идентичны, чего нельзя сказать о живых людях. Архетипы оживают лишь тогда, когда терпеливо пытаешься понять, как и почему несут они свой смысл всякому живущему человеку.]
Пустое дело пользоваться словами, если не знаешь, что за ними стоит. Это, в частности, справедливо для психологии, когда мы говорим о таких архетипах, как Анима и Анимус, мудрец, Великая Мать и т. д. Можно знать все о святых, мудрецах, пророках и других отмеченных Богом людях и о всех великих матерях мира. Но если они всего лишь образы, чья божественность никогда вами не переживалась, то вы будете говорить о них как бы во сне, не зная того, о чем вы говорите. Слова будут пустыми и обесцененными. Они оживут и приобретут смысл лишь в том случае, если вы попытаетесь принять во внимание их божественность, т. е. их связь с живущими. Только тогда вы начнете понимать, что имена мало что значат, в то время как самым главным оказывается способ, которым они связаны с вами.
Символопорождающая функция наших снов является, таким образом, попыткой привести исходный разум человека в «продвинутое» или «дифференцированное» состояние, в котором он до этого не был и, стало быть, никогда не подвергался критическому самоанализу. В те давно ушедшие века этот первоначальный разум начал терять контакт с первобытной психической энергией. И сознающий разум никогда не знал своего первоначального «предка», поскольку тот был отброшен в процессе эволюции самого дифференцированного сознания, которое одно только и могло бы его узнать. Однако, похоже, то, что мы называем бессознательным, сохранило исходные позиции, которые образовали часть первоначального разума. К этим характеристикам и адресуются постоянно символы снов, как будто бессознательное пытается вернуть назад все те старые вещи, от которых разум освобождался по мере того, как эволюционировал, – иллюзии, фантазии, архаические мыслеформы, главные инстинкты и т. д. Именно это объясняет сопротивление, даже страх, который часто испытывают люди, соприкасаясь с бессознательными проявлениями в самих себе. Эти реликтовые содержания, оказывается, отнюдь не нейтральны или индифферентны. Напротив, они столь сильно выражены, что зачастую становятся совершенно неприемлемыми. Они могут вызвать настоящий страх. Чем сильнее они вытесняются, тем более сосредоточиваются в личностной сфере и в виде невроза.
Именно психическая энергия наделяет их такой жизненной важностью. Происходящее напоминает человека, который, прожив часть жизни в бессознательном состоянии, вдруг осознал, что в его памяти образовался провал: произошли какие-то важные события, которые он не помнит. В той степени, в какой он предполагает, что психическое есть исключительно его личное дело (что обычно и предполагается), человек пытается восстановить явно утраченные детские воспоминания. Но провалы в его детской памяти всего лишь симптомы более важной потери – утраты первобытной психики. Психики, которая существовала и действовала еще до того, как она нашла свое отражение в сознании.
Так же, как эволюция эмбриона повторяет его предысторию, и разум развивается путем перехода через ряд доисторических стадий. Основная задача снов заключается в возвращении доисторического «воспоминания», как и мира детства, непосредственно до уровня самых примитивных инстинктов. Как уже давно заметил Фрейд, такие воспоминания могут оказывать в некоторых случаях заметный лечебный эффект. Это наблюдение подтверждает точку зрения, по которой провалы в детской памяти (так называемая амнезия) представляют утрату, и ее восполнение – положительный сдвиг в жизни и самочувствии. Поскольку ребенок физически мал, а его сознательные мысли редки и просты, мы не представляем тех далеко идущих усложнений детского разума, базирующихся на изначальной идентичности с доисторическим психическим. Этот «первоначальный разум» так же присутствует и действует у ребенка, как эволюционные стадии человека присутствуют в теле его эмбриона. Если читатель помнит то, что я сказал ранее об удивительных снах девочки, подарившей свои сны отцу, он поймет, что я имею в виду.
В детской амнезии можно отыскать странные мифологические фрагменты, тоже часто проявляющиеся в позднейших психозах. Образы подобного рода очень сакральны и потому достаточно важны. Если такие воспоминания возникают вновь у взрослого, то в некоторых случаях они могут вызывать глубокие психологические расстройства, тогда как другим людям эти воспоминания приносят чудесные исцеления или религиозные обращения. Зачастую они возвращают часть жизни, долгое время утраченную, часть, приносящую цель и тем самым обогащающую человеческое бытие.
Возвращение детских воспоминаний и воссоздание архетипических путей психического поведения может расширить горизонт и увеличить уровень сознания при условии, что человек преуспеет в усвоении и интеграции сознательным разумом утраченных и вновь обретенных содержаний. Поскольку эти содержания не безразличны человеку, их усвоение преобразует личность, равно как и сами содержания подвергаются определенным изменениям. Важную практическую роль интеграция символов играет в процессе «индивидуации». Именно символы оказываются естественными попытками примирить и объединить внутрипсихические оппозиции. Со стороны толкователя было бы грубейшей ошибкой принимать за «истину» только сознательные воспоминания, рассматривая при этом архетипические содержания всего лишь как простые фантазии. Сны и их двусмысленные символы обязаны своими формами, с одной стороны, подавленным содержаниям, а с другой стороны, архетипам. Таким образом, у них имеется два аспекта и возможность интерпретировать их двояким образом; основное внимание может уделяться либо их личностному, либо архетипическому аспекту. В первом случае обнаруживается пагубное влияние подавленных детских желаний, тогда как во втором случае главную роль играют здоровые инстинкты.
Какими бы фантастическими ни были архетипические содержания, они представляют эмоциональные силы или «нуминозные явления». Попытки отмахнуться от них приводят только к их подавлению с последующим возникновением ранее наблюдавшихся невротических состояний. Нуминозность придает содержаниям автономность, причем этот психологический факт невозможно отрицать. В случае же отрицания этого факта вновь полученные содержания уничтожаются, в результате чего интеграция становится невозможной. Тем не менее такой путь представляется заманчивым выходом, поэтому его избирают достаточно часто.
Естественно, просто замеченные и затем отстраненные символы не могут иметь такого эффекта и будут лишь повторным установлением старого невротического состояния и разрушением попыток синтеза. Но, к несчастью, те редкие люди, которые не отрицают самого существования архетипов, почти неизменно относятся к ним лишь как к словам и забывают об их живой реальности. Когда таким образом устранена сакральность, начинается процесс неограниченных подмен: человек легко скользит от архетипа к архетипу, в которых все обозначает все, и весь процесс доходит до абсурда. Все мертвые тела химически идентичны, но не идентичны живые индивиды. Действительно, в значительной степени архетипические формы взаимозаменяемы. Но их сакральность (нуминозность) остается фактом и представляет ценность архетипического события. Эту эмоциональную ценность необходимо постоянно иметь в виду в течение всего процесса толкования сна. Слишком легко потерять эту ценность: поскольку мышление и чувство столь диаметрально противоположны, то мышление почти автоматически отбрасывает чувственные ценности и наоборот. Психология – единственная наука, которая должна принимать в расчет фактор ценности (т. е. чувства), поскольку это связь между психическими событиями и жизнью. [По этому случаю психологию часто обвиняют в ненаучности, но критики не понимают научной и практической необходимости отдать должное внимание чувству.]
