Раскол протестантизма на новые деноминации – мы имеем их четыреста или даже более – является признаком жизни. Но увы! Это не самый лучший жизненный знак в смысле церкви, потому что отсутствует догма и нет ритуала. Нет типичной символической жизни.
Понимаете, человеку нужна символическая жизнь, очень нужна. Мы живем в атмосфере банальных, обыденных, рациональных или иррациональных вещей, которые, естественно, также оказываются в масштабах рационализма, иначе вы не смогли бы назвать их иррациональными. Но у нас нет символической жизни. Где, скажите, мы живем символически? Нигде, за исключением тех случаев, когда мы участвуем в самом ритуале жизни. Но кто из нас действительно участвует в этом ритуале жизни? Очень немногие. И когда вы смотрите на ритуал жизни в протестантской церкви, то это почти ничто. Даже святое Причастие рационализировано. Я говорю об этом с точки зрения швейцарца: в швейцарской цвинглианской церкви святое Причастие и вовсе не причастие; это мемориальная еда. Отсутствует и месса; нет исповеди, нет ритуала, символической жизни.
Есть ли у вас в доме какой-то угол, где вы совершаете ритуалы, как это можно увидеть в Индии? Даже в самых простых домах есть, по крайней мере, занавешенный угол, перед которым семейство может вести символическую жизнь, где они могут совершать молитвы, давать обеты или медитировать. У нас этого нет, у нас нет такого угла. У нас есть наша собственная комната, конечно, – но в ней находится телефон, который может зазвонить в любое время, и мы всегда должны быть к этому готовы. У нас нет времени, нет места. Где мы можем получить догматические или мистериальные образы? Нигде! У нас есть художественные галереи, да, – и там мы тысячами убиваем богов. Мы ограбили церкви, освободив их от мистериальных, от магических образов, которые переместили в художественные галереи. Это еще хуже, чем убийство трехсот младенцев в Беттельхейме; это богохульство.
Теперь у нас нет символической жизни, и всем нам несладко от этого. Нам необходима символическая жизнь. Только символическая жизнь может выразить потребность души – смею утверждать, каждодневную потребность души! И, поскольку у людей ее нет, они никогда не смогут выбраться из своего «беличьего колеса» – этой ужасной, банальной, изнурительной жизни, в которой они «ничто кроме». В ритуале же они близки к Божеству, они почти божественны. Вспомните о священнослужителе в католической церкви, который воплощает Божество: он сам предстает жертвой на алтаре, он предлагает себя в качестве жертвы. А мы делаем это? Где мы знаем, что делаем это? Нигде! Все банально, все «ничто кроме»; в этом и заключается причина того, почему люди столь невротичны. Они попросту больны от всего, больны от этой банальной жизни, и поэтому они хотят ощущений и чувств. Они даже хотят войны, они все хотят войны. Они радуются, когда случается война: они говорят: «Слава Богу, наконец что-то произошло – что-то большее, чем мы!»
Подобные вещи затрагивают глубины нашего существования, и неудивительно, что люди подвергаются неврозам. Жизнь слишком рациональна, символическое существование, в котором я – это нечто, еще отсутствует, отсутствует нечто такое, в чем я осуществляю свою роль, свое предназначение, роль как один из актеров в священной драме жизни.
Однажды у меня произошел разговор с мастером церемоний в племени индейцев пуэбло, и он сказал мне нечто весьма интересное. Он сказал: «Да, мы маленькое племя, и американцы хотят вмешиваться в нашу религиозную жизнь. Но им не следует этого делать, поскольку мы дети Отца, Солнца. Того, который ходит там (указывая на Солнце). Мы должны каждодневно помогать ему всходить над горизонтом и двигаться по небу. И мы делаем это не только для самих себя: мы делаем это и для Америки, и для всего мира. И если эти американцы будут продолжать вмешиваться в нашу религиозную жизнь со своей миссионерской деятельностью, то им придется кое-что увидеть. Через десять лет Отец-Солнце больше не взойдет, потому что мы не сможем ему помочь».
Вы можете сказать, что это просто плод больного воображения. Ничуть! У этих людей нет проблем. У них есть каждодневная жизнь, их символическая жизнь. Они просыпаются перед рассветом с чувством своей великой миссии и ответственности: они дети Солнца, Отца, и их каждодневный долг помогать Отцу всходить над горизонтом – не только для себя, но и для всего мира. Вам следовало бы увидеть этих собратьев: они обладают естественным полноценным чувством собственного достоинства. И я вполне понял, когда он сказал мне: «Взгляните на этих американцев: они всегда чего-то ищут. Они все время пребывают в беспокойстве. Что они ищут? Нет ничего такого, что следовало бы искать!» И это совершенная правда. Посмотрите на них, этих глазеющих туристов, всегда чего-то ищущих, всегда в бесплодной надежде что-то найти.
В своих многих странствиях я встречал людей, которые объехали земной шар уже по третьему разу – безостановочно. Просто путешествуют и путешествуют; ищут, рыщут глазами. В Центральной Африке я встретил женщину, которая приехала на автомобиле одна из Кейптауна и хотела добраться до Каира. «Зачем? – спросил я. – Для чего вы пытаетесь это сделать?» И изумился, когда заглянул в ее глаза – глаза рыщущего, прижатого к стене животного – поиск, вечный поиск в надежде на что-то. Я сказал: «Чего вы ищете в мире? Чего вы хотите? За чем вы охотитесь?» Она была почти одержима, она была одержима многими бесами, которые преследовали ее повсюду. Но почему это происходило? Потому что она жила жизнью, которая не имела смысла. Ее жизнь была крайне банальной, гротескно пошлой, бедной и бессмысленной, жизнь, в которой было даже не за что зацепиться. Если бы она была убита сегодня, то ничего бы ровным счетом не произошло, ничего бы не исчезло – потому что она была ничто! Но если бы она могла сказать: «Я – дочь Луны. Каждую ночь я должна помогать Луне, моей Матери, всходить над горизонтом» – вот это было бы нечто! Тогда бы она жила, тогда бы ее жизнь имела смысл, имела смысл на всей ее протяженности и для всего человечества. Когда люди чувствуют, что живут символической жизнью, что они актеры в божественной драме, это приносит мир. Это дает единственное значение человеческой жизни; все остальное банально, и его можно отбросить. Карьера, производство потомства – все это майя по сравнению с тем, что ваша жизнь имеет смысл.
В этом и состоит секрет католической церкви: они все еще до определенной степени живут значимой жизнью. Например, если вы каждый день можете созерцать жертву Бога, если вы участвуете в претворении его плоти, тогда вы наполнены Божеством, и вы ежедневно воспроизводите Христову жертву. Конечно, то, что я говорю, – просто слова, много слов, но для человека, который действительно живет этим, такие слова означают весь мир. Они означают больше чем весь мир, поскольку они имеют для него смысл. Они выражают непосредственное желание души; то, что за ними стоит, выражает реальность нашей бессознательной жизни. Когда мудрый человек сказал: «Природа требует смерти», он имел в виду именно это.
Я думаю, что теперь мы можем продолжить и перейти к следующему вопросу. То, что я говорил об этом, увы, в значительной степени уже прошлое. Мы не можем повернуть колесо истории вспять; мы не можем вернуться к тому символизму, которого уже нет. Вещь не может стать символической раньше, чем вы скажете: «О, кажется, она значит что-то еще». Сомнение убивает, пожирает символическое начало. Поэтому вы не можете вернуться назад. Я не могу вернуться обратно в католическую церковь, я не могу испытать чудо богослужения; я слишком много об этом знаю. Я знаю, что это правда, но это правда в той форме, в которой я ее не могу больше принимать. Я не могу сказать: «Это – жертва Христа» – и увидеть его. Я не могу. Это больше для меня не содержит истины, не выражает моего психологического состояния. Мое психологическое состояние хочет чего-то еще. Я должен оказаться в ситуации, в которой эта вещь станет истинной снова. Мне нужна новая форма. Когда кто-то имеет несчастье быть отлученным от церкви или сказать: «Все это – чушь» – и уйти, то в этом нет никакой заслуги. Но быть в церкви и насильственно, скажем, по Божьей воле покинуть ее – вот здесь вы законно вне церкви. Но быть вне церкви не приветствуется; тогда все становится ужасным, потому что вы больше не защищены, вы уже больше не в согласии с родом, не в лоне Всесострадающей Матери. Вы один и сталкиваетесь со всеми демонами ада. Это то, чего не знают люди. Они говорят, что у вас невроз страха или беспокойства, тревоги, ночной страх, навязчивость – я не знаю, что еще. Ваша душа стала одинокой; она пребывает вне церкви и в состоянии утраты спасения. И люди этого не знают. Они думают, что ваше состояние патологично, и любой доктор может помочь им в это поверить. И, конечно, когда они это говорят и когда все поддерживают то, что это невротично и патологично, тогда мы вынуждены говорить на этом языке. Я говорю на языке своих пациентов. Когда я говорю с лунатиками, я говорю на лунатическом языке, иначе они меня просто не поймут. И когда я разговариваю с невротиками, я разговариваю с ними на невротическом языке. Но это невротический разговор, когда кто-то говорит, что это невроз. Но совершенно понятно, что это и еще нечто другое: это ужасный страх одиночества. Это галлюцинация одиночества, и это одиночество, которое не может быть ничем другим подавлено. Вы можете быть членом общества с тысячью членами и оставаться одиноким. Одиночество – это та вещь, которая должна жить в вас; никто до него не дотрагивается, никто о нем не знает, да и вы сами об этом не знаете, но оно будоражит вас, раздражает вас, делает вас тревожным и не приносит вам покоя.
