Анны нет и т. д.
Ганс. А у тебя есть пипика?
Я. Конечно, а ты что думал?
Ганс (после паузы). Но как же девочки делают пи-пи, если у них нет пипики?
Я. У них нет такой пипики, как у тебя. Разве ты не видел, когда купали Ханну?
Весь день он очень весел, катается на санках и т. д. Только к вечеру он снова расстраивается и, по-видимому, опять боится лошадей.
Вечером нервный приступ и потребность в ласке слабее, чем в прежние дни. На следующий день мама берет его с собой в город, и в переулке он испытывает сильный страх. На другой день он остается дома – и очень весел. На следующее утро, около 6 часов, он обеспокоенный приходит к нам. На вопрос, что с ним, он рассказывает: «Я совсем чуть-чуть потрогал пальцем пипику. Потом я видел маму совсем голой в сорочке, и она показала мне пипику. Я показал Грете [16], моей Грете, что делает мама, и показал ей мою пипику. Затем я быстро отнял руку от пипики». На мое возражение, что может быть только так: в сорочке или совсем голая, Ганс говорит: «Она была в сорочке, но сорочка была такая короткая, что я видел пипику».
Все это – не сон, а онанистическая фантазия, впрочем, эквивалентная сновидению. То, что он предоставляет сделать маме, очевидно, служит его оправданию: «Раз мама показывает пипику, то это можно и мне».
Из этой фантазии мы можем сделать два вывода: во-первых, что замечание матери в свое время оказало на него сильное воздействие, во-вторых, разъяснение, что женщины не имеют пипику, пока еще им не принимается. Он сожалеет, что так должно быть, и в фантазии придерживается своей точки зрения. Возможно, у него также есть свои основания отказывать отцу в доверии.
Недельный отчет отца:
Уважаемый господин профессор! К сему приложено продолжение истории нашего Ганса, весьма интересная часть. Быть может, я позволю себе посетить Вас в понедельник в приемные часы и, возможно, приведу с собой Ганса – при условии, что он пойдет. Сегодня я его спросил: «Хочешь пойти со мной в понедельник к профессору, который может отнять у тебя глупость?»
Он. Нет.
Я. Но у него есть очень красивая девочка.
После этого он охотно и радостно соглашается.
Воскресенье, 22 марта. Чтобы расширить воскресную программу, я предлагаю Гансу сначала поехать в Шёнбрунн и только в полдень оттуда в Лайнц. Таким образом, он должен пройти пешком не только путь от квартиры до железнодорожной станции у главной таможни, но и от станции Хитцинг в Шёнбрунн, а оттуда – снова к трамвайной остановке Хитцинг, что он и совершает, при этом при виде лошадей он поспешно отворачивается, так как ему, видимо, становится боязно. В этом он следует совету мамы.
В Шёнбрунне он обнаруживает страх перед животными, которых он обычно рассматривал безбоязненно. Так, он ни за что не хочет войти в строение, в котором находится жираф, также не хочет войти к слону, который обычно доставлял ему множество удовольствия. Он боится всех крупных животных, тогда как с маленькими ему очень весело. Из птиц на этот раз он боится пеликана, чего раньше никогда не делал, очевидно также из-за его размеров.
После этого я ему говорю: «Знаешь, почему ты боишься больших животных? У больших животных большая пипика, а ты на самом деле боишься большой пипики».
Ганс. Но ведь у больших животных я еще никогда не видел пипики [17].
Я. Но у лошади ты видел, а лошадь – это тоже большое животное.
Ганс. О, у лошади – часто. Один раз в Гмундене, когда перед домом стояла карета, один раз перед главной таможней.
Я. Когда ты был маленьким, ты, наверное, в Гмундене зашел в конюшню…
Ганс (прерывая). Да, каждый день в Гмундене, когда лошади приходили домой, я заходил в конюшню.
Я …и, наверное, ты испугался, когда однажды увидел большую пипику лошади. Но тебе не нужно этого бояться. Большие животные имеют большую пипику, маленькие животные – маленькую пипику.
Ганс. И все люди имеют пипику, и пипика вырастет вместе со мной, когда я стану больше; она и так уже выросла.
На этом разговор закончился. В следующие дни страх, похоже, снова немного усилился; он не осмеливается выйти за ворота, куда его обычно водят после еды.
Последняя утешительная речь Ганса проливает свет на ситуацию и позволяет нам немного скорректировать утверждения отца. Верно, что Ганс испытывает тревогу, находясь рядом с большими животными, потому что вынужден думать об их большой пипике, но, собственно, нельзя сказать, что он боится большой пипики как таковой. Представление о ней, безусловно, раньше у него было исполнено удовольствия, и он со всем рвением старался ее увидеть. С тех пор эта радость была испорчена из-за общего превращения удовольствия в неудовольствие, которое – пока еще непонятным образом – затронуло все его сексуальное исследование, и – что для нас более ясно – из-за известных переживаний и размышлений, приведших к мучительным выводам. Из его утешения: «Пипика вырастет вместе со мной» – можно заключить, что, делая свои наблюдения, он всегда сравнивал и остался весьма неудовлетворенным величиной своей собственной пипики. Об этом дефекте ему напоминают большие животные, которые по этой причине для него неприятны. Но поскольку весь ход мыслей, вероятно, не может четко осознаваться, также и это мучительное ощущение превращается в тревогу, а потому его нынешняя тревога основывается как на прежнем удовольствии, так и на актуальном неудовольствии. Если состояние тревоги однажды возникло, то тревога поглощает все остальные ощущения; с прогрессирующим вытеснением, когда аффективно окрашенные представления, которые уже были осознанными, все больше сдвигаются в бессознательное, все аффекты могут превратиться в тревогу.
Странное замечание Ганса: «Она и так уже выросла» – позволяет нам в связи с его утешением догадаться о многом, чего он не может высказать и чего он не высказал также в этом анализе.
Я дополню тут некоторую часть, основываясь на моих наблюдениях из анализов взрослых, но надеюсь, что эта вставка не будет расценена как насильственная и произвольная. «Она и так уже выросла». Если об этом Ганс думал из упрямства и для утешения, то это заставляет нас вспомнить давнюю угрозу матери: она велит отрезать ему пипику, если он будет продолжать заниматься ею. Тогда, когда ему было 3½ года, эта угроза осталась
