— Мне много миль еще идти до сна[128], — тихо сказал он, прервав поцелуй.
— Ложись в постель, — сказала миссис Райнхарт. — Полиция не станет трогать тебя, если ты в постели своей жены.
— Мне б Божий мир на больший срок[129]…
— У нас уйма времени — пойдем, — и она потянула мужа в спальню. — Мне даже приснился новый вариант, — сказала она.
Но доктор Райнхарт остановился в нескольких футах от двери. Опустив плечи и поникнув, он сказал:
— Мне много миль еще идти до сна.
Миссис Райнхарт, продолжая держать его большую ладонь в руках, мечтательно повернулась, улыбнулась и зевнула.
— Я буду ждать, радость моя, — сказала она и, без всякой задней мысли покачивая самыми соблазнительными частями своей фигуры, направилась к кровати и забралась в нее.
— Спокойной ночи, Лил, — сказал доктор Райнхарт.
— М-м-м-м, — сказала она. — Проверь, как там дети, перед тем как ляжешь.
Доктор Райнхарт, с бумагой, ручкой и двумя кубиками в левой руке, быстро прошел в детскую спальню и вошел на цыпочках посмотреть на Ларри и Эви. Они крепко спали, Ларри с открытым ртом, как пьяный ребенок, а Эви — так натянув на себя простыню, что он мог разглядеть только макушку.
— Хороших снов, — сказал он, беззвучно вышел из комнаты и вернулся в гостиную.
Он положил бумагу, карандаш и кубики на пол перед креслом, а потом, вдруг сорвавшись с места, сделал четыре больших шага к спальне и остановился. Вздохнув, он вернулся и опустился на колени рядом с орудиями своего ремесла на ковре. Чтобы расслабиться и подготовить себя к тому, что он должен был сделать, он выполнил ряд случайных упражнений с кубиками; четыре случайных физических упражнения, два минутных спурта в «грешника — святого» и один трехминутный период эмоциональной рулетки — Жребий выбрал жалость к себе, эмоцию, которую, как обнаружилось, он выражает с немалым энтузиазмом. Затем он положил два зеленых кубика на кресло перед собой и, стоя на коленях на ковре, нараспев произнес молитву:
Великий божественный Жребий,
я поклоняюсь тебе;
Пробуди меня этим утром
Своим зеленым взором,
Оживи мою мертвую жизнь
Животворящим дыханием,
Пролей же в безводный простор души моей
Свой зеленый уксус.
Сотня голодных птиц разбрасывает мое семя,
Ты скатываешь их в кубики и сеешь меня.
Люди, которых я боюсь, — это
Марионетки, просто марионетки,
Игрушки, созданные моим разумом.
Когда ты падаешь, О Жребий,
Веревки порвутся, и я пойду свободный.
Я твоя благодарная урна, О Жребий,
Так наполни меня.
Доктор Райнхарт чувствовал безмятежную радость — ту, что всегда приходила к нему, когда он отдавал свою волю Жребию: мир, который превыше всякого ума[130]. Он записал на чистом белом листе варианты своей жизни в следующем году.
Если в сумме выпадет два, три или двенадцать — он навсегда оставит жену и детей. Он записал этот вариант с ужасом. Дал ему один шанс из девяти.
Один шанс из пяти (общая сумма четыре или пять) он дал тому что полностью перестанет пользоваться кубиками как минимум на три месяца. Он жаждал этого варианта, как умирающий — чудесного лекарства, которое положит конец его болезням, и боялся его, как здоровый человек боится угрозы своим яйцам.
Если в сумме выпадет шесть (один шанс из семи): он начнет революционную деятельность против несправедливости установившегося порядка. Он не знал, что имел в виду под этим вариантом, но ему было приятно думать о том, чтобы мешать полиции, которая причиняла ему такие неудобства. Он начал было мечтать об объединении усилий с Артуро или Эриком, пока полицейская сирена на улице под домом так не напугала его, что он подумал: не стереть ли вариант (даже простое его записывание могло быть преступлением), а потом решил быстро перейти к другим.
Если в сумме выпадет семь (один шанс из шести): весь следующий год он посвятит развитию теории Жребия и дайс-терапии. Этот вариант так приятно взволновал его, что он думал отдать ему еще и суммы восемь и девять, но удержался от такой человеческой слабости и продолжил.
Если в сумме выпадет восемь (один шанс из семи): он напишет автобиографический отчет о своих приключениях.
Если в сумме выпадет девять, десять или одиннадцать (один шанс из четырех): он оставит профессию психиатра, включая Жребий-терапию, на один год, дав Жребию выбрать ему новую профессию. Он записал это с гордостью: он не станет пленником колдовства своей любимой дайс-терапии.
Проверив шесть получившихся вариантов, доктор Райнхарт остался доволен; они демонстрировали воображение и дерзость. Каждый из них нес одновременно угрозу и удовольствие, опасность катастрофы и возможность новой силы.
Он положил бумагу рядом, а два зеленых кубика перед собой на пол.
— Укрой меня, папа, — послышался голос с другого конца комнаты. Это был его сын Ларри, практически спавший стоя.
Доктор Райнхарт раздраженно поднялся, подошел к качающемуся мальчику, поднял его па руки и отнес назад в кровать. Ларри заснул, как только отец натянул простыню ему до шеи, и доктор Райнхарт бросился назад, в гостиную, и снова стал на колени.
Кубики лежали перед ним; он молча стоял на коленях две минуты и молился. Затем он взял кубики и начал радостно трясти их в чаше своих ладоней.
Трясись в моих руках, о Кость,
Как я сотрясаюсь в твоих.
И, подняв кубики над головой, он произнес нараспев во весь голос:
— Великие суровые Глыбы Бога, сойдите, тряситесь, творите.
Рукам вашим вверяю душу мою.
Выпало: единица и двойка — три.
Он должен был навсегда оставить жену и детей.
Как вам такое?
Небеса проповедуют славу Случая;
И о делах рук его вещает твердь.
День дню передает случайность,
И ночь ночи открывает прихоть.
Нет языка, и нет наречия,
Где не слышался бы голос их.
По всей земле проходит путь их,
И до пределов вселенной дела их.
Случай поставил в них жилище солнцу
От края небес исход его,
И шествие его до края их,
И ничто не укрыто от теплоты его.
Закон Случая совершенен, обращает душу;
Откровение Случая верно, умудряет простых.
Повеления Случая праведны, веселят сердце;
Заповедь Случая светла, просвещает очи.
Страх Случая чист, пребывает вовек.
Суды Случая — истина, все праведны[131].
Из «Книги Жребия»
Свобода, Читатель, ужасная вещь: об этом нам постоянно твердят Жан-Поль Сартр, Эрих Фромм, Альбер Камю и диктаторы со всего света. Тем августом я провел много дней в раздумьях о том, что же мне делать со своей жизнью, час за часом мечась от радости к унынию, от безумия к скуке.
Я был одинок. Не было никого, к кому я мог бы пойти и сказать: «Разве я не великолепен; я оставил Лил и свою работу, чтобы жить по воле Жребия и стать полностью Человеком Случая. Если тебе повезет, Жребий позволит мне закончить этот разговор».
Я не поцеловал Лил и детей на прощанье. Не оставил записки. Собрал несколько личных записных книжек, чековую книжку, две-три книги (случайным образом выбранные Жребием), несколько пар зеленых игральных кубиков и ушел из дома. Через две минуты я вернулся и оставил единственное в мире послание, которое, как мне казалось, Лил могла понять и которому могла поверить: на полу перед креслом я положил два кубика, на их верхних гранях были двойка и единица.
Сначала мне казалось, что для дайсмена не было ничего невозможного в любой момент времени. Это ощущение возвышало. Может, я и не был мощнее локомотива, быстрее летящей пули и не научился перепрыгивать высокие здания одним прыжком, но с точки зрения обладания свободой делать в любой момент то, что продиктовано Жребием или спонтанным «я», я был сверхчеловеком по сравнению со всеми известными человеческими существами прошлого.
Но я был одинок. У Супермена, по крайней мере, была постоянная работа и Луис Лейн[132]. Но быть настоящим сверхчеловеком, который способен на подлинные чудеса в отличие от механической и повторяющейся акробатики Супермена и Бэтмена, было одиноко. Простите, фанаты, но так уж я себя ощущал.
Я отправился в мрачный отель в Ист-Виллидже, на фоне которого гериатрическое отделение больницы Квинсборо казалось роскошной виллой для богатых пенсионеров. Я потел, был мрачен, выползал наружу, чтобы сыграть пару-тройку ролей и игр, назначенных Жребием, и временами был вполне доволен жизнью, но те одинокие ночи в гостиничном номере вряд ли можно отнести к лучшим моментам моей жизни.
