оседлав меня, двигалась легко и нежно. Уже, вероятно, близился рассвет, потому что теперь я почти проснулся и тоже начал двигаться, но она сказала «нет» и лизала и кусала мои уши и шею, и двигалась внизу в трех направлениях сразу Когда она сказала «давай», я вонзил пальцы в расщелину между ее ягодиц и попробовал протаранить ее прямо до головы, и она издала множество приятных звуков, и я влил озеро внутрь ее озера, и мы оба подвигались немного и затем отодвинулись друг от друга и снова заснули.
Я проснулся, лежа на животе, колено касалось ее тела в непонятном месте; уже давно было утро, и я хотел есть. Линда, совсем проснувшаяся, глядела в потолок.
— Я приказываю тебе, — медленно сказала она, — приказывать мне что угодно, я буду подчиняться, пока мне не расхочется и я не велю тебе что-нибудь сделать.
— Я должен на время стать твоим хозяином?
— Правильно. И всё, что я от тебя хочу, — приказывать мне делать только то, чего тебе действительно хочется.
— Посмотри на меня, — сказал я.
Она посмотрела.
— То, что мы делаем, очень важно. Приказания…
— Не хочу лекций.
— Я приказываю тебе меня слушать.
— Ты можешь приказывать мне делать много чего другого, но никаких лекций. Не в эти двадцать четыре часа.
— Понятно, — сказал я. Я помолчал. — Ответь на мой поцелуй, нежно, с любовью, но без похоти.
Она приподнялась, мгновение холодно смотрела мне в глаза, а потом, смягчаясь, нежно приблизила губы к моим губам.
Я откинулся на подушку и сказал:
— Целуй мое лицо с нежностью, которую ты бы чувствовала… если бы мое лицо было белой розой.
На мгновение ее лицо напряглось, потом она закрыла глаза, заключила мое лицо в ладони, приблизила губы и начала нежно целовать его.
— Спасибо, Линда, это было прекрасно. Ты прекрасна.
Она не открывала глаз и продолжала свои нежные поцелуи, но спустя какое-то время я сказал:
— Теперь ложись на кровать и закрой глаза.
Она подчинилась. Ее лицо выглядело более расслабленным, чем мне доводилось когда-нибудь видеть.
— Представь, что я принц, который любит тебя с духовной преданностью за гранью самых больших преувеличений самой волшебной сказки. Он поклоняется тебе. Твоя красота выше красоты любого существа, когда-либо созданного Богом. И ты совершенный человек, без малейшего духовного или физического изъяна. И принц, твой муж, приходит к тебе сейчас, в твою первую брачную ночь, выразить наконец ту чистую, религиозную, святую, священную страсть, которую к тебе испытывает. Прими его любовь с радостью.
Я говорил медленно и гипнотически, и начал, как я надеялся, с подходящей моменту утонченностью и религиозностью ласкать ее тело и касаться его самыми духовными поцелуями. Духовные поцелуи, к сведению среднего читателя, относительно сухи, спокойны и плохо нацелены: то есть они приближаются к зонам главных целей, но всегда умудряются промахнуться. Я продолжал это занятие с растущим религиозным рвением и удовольствием, как вдруг ее тело исчезло: она выскочила из кровати.
— Перестань меня трогать, — завопила она.
Я почувствовал себя столь же сконфуженным и униженным, что и прошлой ночью.
— Ты уже забираешь у меня мою власть? — сказал я.
— Да, да! — Она дрожала.
Я оставался стоять на четвереньках, подняв на нее взгляд.
— Одевайся, — сказала она. — Проваливай.
— Но, Линда…
— Соглашение разорвано. Всё. Проваливай.
— Наше соглашение было…
— Вон! — закричала она.
— Ладно, — сказал я, вставая с кровати. — Я уйду. Но в девять сорок пять вечера я вернусь. Соглашение в силе.
— Нет. Нет-нет-нет. Соглашение разорвано. Ты сумасшедший. Не знаю, чего ты хочешь, но нет, никогда, это всё.
Я медленно оделся и, не получив нового приказа от сидевшей, отвернувшись, Линды, ушел.
Я ждал снаружи ее дома, пошел следом за ней в даунтаун, когда она вышла час спустя, ждал у дома в Виллидже до пяти тридцати, а затем последовал за ней в ресторан, где она поела. Она, похоже, не догадывалась, что я следую за ней или даже что я мог бы за ней следовать. «Органическая химия» присоединился к ней после ужина, и после этого она перебиралась из бара в бар, встречала друзей, теряла их, находила новых, много пила и, в общем, не делала ничего интересного. В девять сорок пять, минута в минуту, вошел я. Линда сидела за столом с тремя мужчинами, которых я раньше не видел; она выглядела сонной и пьяной. Один из мужчин запустил руку ей под юбку Я подошел к столу гипнотически посмотрел в ее глаза и сказал:
— Сейчас без четверти десять, Линда. Пойдем со мной.
Ее затуманенные глаза ненадолго прояснились, она кашлянула и, шатаясь, поднялась.
— Эй, ты куда, детка? — спросил один из мужчин. Другой схватил ее за руку.
— Линда идет со мной, — сказал я и сделал шаг к парню, который держал ее руку, навис над ним и посмотрел вниз с выражением, которое я попытался сделать похожим на сдерживаемое бешенство. Он отпустил ее.
Я бросил взгляд на двух других мужчин, повернулся и ушел. Со значительно меньшим достоинством, чем положено Петру или Матфею, следующим за Иисусом, Линда последовала за мной.
[Представляющая собой допрос доктора Люциуса Райнхарта инспектором Натаниэлем Паттом из полиции Нью-Йорка касательно злосчастного побега тридцати трех душевнобольных с мюзикла «Волосы». Шесть пациентов до сих пор на свободе.]
— Мистер Райнхарт, я…
— Это доктор Райнхарт — раздраженно перебил доктор Манн.
— Ах, прошу прощения, — сказал инспектор Патт, ненадолго прекратив расхаживать, чтобы глянуть на доктора Манна, который сидел рядом с доктором Райнхартом на низком древнем диване в кабинете инспектора. — Доктор Райнхарт, во-первых, я должен сообщить вам, что вы имеете право на присутствие адвоката, чтобы пред…
— От адвокатов я нервничаю.
— …ставлять вас. Понятно. Хорошо. Давайте приступим. Встречались вы или нет с Эриком Кенноном в кафетерии больницы Квинсборо между десятью тридцатью и одиннадцатью пятнадцатью 12 августа?
— Встречался.
— Встречались?
— Встречался.
— Понятно. С какой целью?
— Он попросил меня встретиться. Поскольку это мой знаменитый бывший пациент, я пошел.
— О чем вы говорили?
— Мы говорили о его желании посмотреть мюзикл «Волосы». Он сообщил мне, что многие пациенты хотели увидеть «Волосы».
— Что-нибудь еще?
— Я бросил Жребий и принял решение сделать все, что в моих силах, чтобы сводить Эрика и еще тридцать семь человек на мюзикл «Волосы».
— Но Люк, — перебил доктор Манн. — Ты, должно быть, осознавал неправдопо…
— Спокойно, доктор Манн, — сказал инспектор Патт. — Я с этим разберусь. — Он подошел и встал прямо перед доктором Райнхартом, его высокое стройное тело наклонилось вперед, острые серые глаза холодно впились в подозреваемого. — После того как вы решили помочь Кеннону и другим покинуть больницу, что вы делали?
— Я подделал подпись доктора Манна на письмах мне и нескольким другим сотрудникам и занялся временной выпиской пациентов.
— Вы признаете это?
— Конечно, я это признаю. Пациенты хотели увидеть «Волосы».
— Но, но… — сказал доктор Манн.
— Спокойно, сэр, — перебил инспектор. — Если теперь я правильно понимаю вашу позицию, доктор Райнхарт, сейчас вы признаетесь, что вы на самом деле подделали подпись доктора Манна и по своей собственной инициативе получили выписку для тридцати семи душевнобольных, чтобы они поехали на Манхэттен.
— Для тридцати восьми. Абсолютно верно. Посмотреть «Волосы».
— Почему вы лгали нам раньше?
— Мне велел Жребий.
— Жж… — Инспектор остановился и уставился на доктора Райнхарта. — Жребий… да. Пожалуйста, опишите, по каким мотивам вы повели пациентов на «Волосы».
— Мне велел Жребий.
— А почему вы заметали следы, подделав подписи доктора Манна, и притворялись, что пытались связаться с доктором Манном?
— Мне велел Жребий.
— Следующей вашей ложью было…
— Мне велел Жребий.
— А теперь вы говорите…
— Мне велел Жребий.
Наступило долгое молчание, во время которого инспектор равнодушно разглядывал стену над головой доктора Райнхарта.
— Доктор Манн, сэр, возможно, вы могли бы объяснить мне, что в точности имеет в виду доктор Райнхарт.
— Он имеет в виду, — сказал доктор Манн тихим, уставшим голосом, — что Жребий велел ему это сделать.
— Он бросил жребий?
— Жребий.
— Велел ему?
— Велел ему.
— И таким образом, — сказал доктор Райнхарт, — у меня не было намерения позволить сбежать кому бы то ни было из пациентов. Я признаю себя виновным в подделке подписи доктора Манна на незначительных письмах, что, по моему пониманию, является мелким правонарушением, и в проявлении недальновидности в обращении с душевнобольными, каковая, поскольку она широко практикуется всеми, кто имеет отношение к психиатрическим больницам, никем не считается преступлением какого-либо рода.
