комнату, легла на постель и больше уже подняться не могла.
Ребята бросились успокаивать Алену и бодрили, как могли. Она же, чтобы угодить им, даже пыталась сделать вид, что у них получается, но дальше стремления не шло, ибо она не в силах была ни улыбнуться, ни сказать что-нибудь, а только молчала смотрела в потолок, и ей припомнилось бесформенное желтое пятно, мерное тарахтение холодильника и мертвое дерево за окном.
Так долго она лежала молча и собирала разбившееся вдребезги счастье в единую мозаику, но не могла, потому что страшное несчастье, которое последовало вслед за многим терпением и верой, обесценивало все, чему она научилась за последние месяцы.
Получается, что ни смирение перед тревогой, ни терпение, ни молитва, ни добрые дела, ни даже благодатные переполнения сердца не гарантировали и не обещали ничего. И что жестокое несчастье может статься в любой день, и что Божье и впрямь все страшное, и что не зря она боялась и пряталась от жизни на дне своей отчаявшейся души.
И она снова чувствовала себя крошечной пылинкой, носимой по ветру.
Вечером к ней зашел папа, уселся рядом на кровать, погладил по руке, привлекая внимание.
– Вот теперь ты дошла до главного, – попытался он подобрать слова утешения. – Трудно пройти темной комнатой, но ты научилась и получила многие награды. Но теперь покрупнее препятствие, значит и покрупнее перемены! Видит Бог, что надо так, значит доверься Ему и не уклоняйся в уныние. И увидишь сама, что будет.
– Но как же так?! – вырвалось у Алены с отчаянием. – Я же… Я же молилась! Каждый день я просила Бога помочь! Я так мечтала перебраться поближе к вам, продать там квартиру и купить здесь домик. А теперь… Я бездомная.
Отец улыбнулся и взглянул тепло, как глядят на малышей:
– Привыкай к Богу, Он не по-человечьи поступает, а по-Божьи. Что просила ты, то и получила. Но не по придуманному тобой сценарию, а проще, быстрее и надежнее.
– Да как же я получила?
– Теперь тебе не придется возвращаться для продажи квартиры. Если бы вернулась, то там бы и застряла – там бы все напомнило тебе прежнюю жизнь, навалилось бы. И все эти воспоминания, как могилы на кладбище… Ты хотела попасть сюда? Но ты уже здесь. И ты не бездомная, ты у отца и братьев. И все у тебя хорошо, только еще не знаешь об этом, вот и унываешь.
Он долго успокаивал ее, рассказывал добрые истории и поучения святых старцев о смирении – как терпеть сподручнее, как ловчее усмирить сердце и для чего вообще вся эта жизнь.
А ранним утром он уехал в Новороссийск по делам своей должности, и следующие несколько дней Алена сражалась со своими ужасами сама, то воодушевляясь, цепляясь за хрупкие надежды и мимолетные идеи, то падая духом на дно уныния, теряя силу к самой жизни и потому впадая как бы в прижизненную смерть.
К четвертому дню, так и не найдя мира, она все же усилием воли поднялась и взялась слабыми руками за домашнюю работу на кухне. Но и здесь дело не вышло: баба Маня совершенно на Алену ополчилась и уже не ворчала, а теперь, когда рядом не было никого из Алениных заступников, старуха кричала, не стесняясь:
– Целыми днями лежит-вылеживается! Так и до пролежней долежится! Отец и брат на работе, те на учебе, а эта сидит без дела. Приживалка! Погостила уже, чего еще ждешь? Пора бы и домой возвращаться! Сидеть на шее – есть ли стыд у тебя? Отец не знает, как тебе и сказать-то, воспитанный человек. А ты сама будто не догадываешься! Тьфу на тебя!
И она плюнула воздухом Алене под ноги.
Алена молча крутнулась на месте, выбирая направление между плитой и кухонной мойкой, но эти сценарии были уже устаревшими, это были всего лишь ее утренние планы, теперь внезапно казавшиеся такими давними и смутными.
Она ушла в свою комнату, уселась на кровать и огляделась удивленно, будто оказалась здесь неожиданно.
– Не сиди, не сиди! – в комнату вошла баба Маня. – Чего сидишь?
И Алена принялась собирать вещи, которых у нее было совсем немного.
***
Выехать из Ейска прямым маршрутом оказалось слишком сложной задачей, и Алена решила добраться на электричке Ейск-Староминская до основной железной дороги, а уже там сесть на поезд до Москвы или как посоветуют в железнодорожной справочной.
Электричка тянулась медленно, останавливаясь на каждом пустыре, но Алена унылости и монотонности не замечала. Унылость теперь была ее естеством, а потому и унылые пейзажи за окном, и унылое однообразие остановок – все казалось ей обыкновенным.
«Приживалка!» – по кругу неслись в ее в голове одни и теже фразы. «Отец не знает, как тебе сказать». Неужели папа разговаривал с бабой Маней и жаловался, что не может выдворить засидевшуюся в гостях Алену? Ей он ничего подобного не говорил.
Потом Алена бодрилась, стремясь держаться середины, и убеждала себя, что отец никогда бы даже не подумал выгнать ее, тем более теперь.
Но помыслы вместо успокоения вновь возвращались к началу и вынимали из памяти образ гневной старухи: «Отец и брат на работе!», «Приживалка!», «Сидишь на шее!». И Алена снова оправдывалась, вовлекаясь в бесконечное препирательство с собственными страхами и надуманными и истиными стыдами.
В Староминскую прибыли под вечер.
Алена собралась с духом, борясь с накатывающими волнами испуга, по временам граничащего с исступлениями ужаса, и вышла на перрон в числе последних пассажиров. Здесь в плотной толпе чужих людей она поддалась общему течению и медленно пошла к маленькому вокзалу.
Так много людей, и ни одного человека – только чужие тени, погруженные в свои дела, в свои жизни и тревоги.
Алене хотелось плакать, но она боялась привлекать внимание, поэтому терпеливо ждала, когда разбредется толпа и надеялась, что ничего с нею не произойдет. Но на что надеялась? Теперь она и тем более не знала, как можно жить в этом мире и как править собственную судьбу, если нет никакого твердого места вокруг, нет опоры ни на молитву, ни на терпение, ни на Бога… А значит, находится она в опасности, ожидающей только самого тяжелого, самого изуверского момента, чтобы с неистовым и жестоким наслаждением наброситься на нее.
Вдруг кто-то схватил ее за руку, Алена вздрогнула и выронила свою багажную сумку, обернулась, одновременно отступая на шаг назад.
Перед нею стоял самый младший из ее братьев – краснощекий и раздышавшийся, видно торопился, бежал сюда от машины.
– Аленка! – Он бросился к ней
