либеральные академические круги именно так отреагировали на метаанализ Дитто, предполагающий, что политически мотивированные ошибки совершают и республиканцы, и демократы [402]. Ниоткуда не следует, что излюбленные точки зрения левых и правых в любой момент будут совпадать с истиной в соотношении 50/50. Даже если обе стороны интерпретируют реальность через призму собственных убеждений, рационально будут действовать те, чьи убеждения обоснованны. Может быть, продолжают либералы, несомненный левый уклон научного мира — не иррациональная ошибка, но точная калибровка байесовских априорных вероятностей с учетом того факта, что левые всегда правы.
На что консерваторы (цитируя Гамлета) отвечают: «Не умащайте душу льстивой мазью» {38}, [403]. Может, левые идеи и подтверждаются чаще правых (особенно если, по неизвестной причине, представления левых чаще совпадают с научными), но в отсутствие непредвзятых критериев ни одна из сторон не вправе оставить за собой последнее слово. История, несомненно, изобилует примерами, когда оплошности — и какие! — совершали обе стороны [404]. Станович предупреждает: пытаясь подкрепить мотивированное рассуждение байесовскими априорными вероятностями, в них часто учитывают то, что рассуждающий хочет считать истиной, а не то, что он имеет основания считать таковой.
Предвзятости в пользу своих присуща и другая, более странная рациональность, вытекающая не из правила Байеса, но из теории игр. Кахан называет ее экспрессивной рациональностью; это рассуждение, цель которого — не приблизиться к пониманию окружающей действительности, но добиться признания со стороны своей референтной группы. Люди высказывают мнение, чтобы продемонстрировать, на чьей они стороне. Если от того, разделяет ли человек определенное убеждение или нет, зависит его судьба, размахивание партийными знаменами никак не назовешь нерациональным. Поддержать точку зрения, которую считает ересью твое окружение, например критиковать контроль за оборотом оружия в кругу демократов или защищать его в кругу республиканцев, — значит выставить себя предателем, чужаком, человеком «не в теме» и обречь себя на социальную смерть. Более того, утверждения, максимально убедительно сигнализирующие о самоидентификации человека, зачастую и есть самые нелепые. Любой случайный приятель подтвердит, что Земля круглая, и только человек одной с тобой крови согласится, что она плоская, и не побоится выставить себя дураком перед посторонними [405].
К несчастью, то, что рационально для каждого из нас по отдельности, мечтающего о приятии в своем кругу, не очень рационально для демократического общества, которое хочет разобраться, как устроен мир. Наша беда в том, что мы пали жертвой трагедии рационалистических общин [406].
Два типа мышления: реалистическое и мифологическое
Комикс, где Люси утопает в снегу, настаивая, что он пробивается из-под земли, подчеркивает ограниченность любого объяснения человеческой нерациональности, основанного на корыстной природе мотивированного рассуждения. Как бы эффектно ложное убеждение ни подчеркивало интеллектуальные способности высказывающегося или его верность клану, оно не соответствует действительности и должно быть наказано при столкновении с неумолимой реальностью. Как писал Филип Дик, реальность — это то, что не исчезает, когда мы перестаем в нее верить. Почему же реальность не дает отпора — почему она не мешает людям верить во всякую чепуху или вознаграждать тех, кто эту чепуху отстаивает и распространяет?
Все дело тут в том, что имеется в виду под словом «верить». Уго Мерсье отмечает, что люди, исповедующие нелепые поверья, зачастую не так смелы, как их идеи [407]. Миллионы американцев верят слухам, будто Хиллари Клинтон руководила сетью педофилов, базирующейся в подвале вашингтонской пиццерии Comet Ping Pong (теория заговора под названием «Пиццагейт», предшественница QAnon), но почти никто из них не сделал ничего, чтобы остановить это ужасное злодейство, например не позвонил в полицию. Кое-кто, правда, в праведном гневе ставил заведению одну звезду на сервисе отзывов Google («Пицца была совершенно сырая. Подозрительные личности в строгих костюмах — похоже, завсегдатаи — сидели у барной стойки и пялились на моего сына и других детей в зале».) Согласитесь, вряд ли кто-то реагировал бы подобным образом, если бы думал, что в подвале буквально насилуют несовершеннолетних. Эдгар Уэлч, ворвавшийся в эту пиццерию с оружием, предпринял героическую попытку спасти жертв заговора; вот он верил всерьез. Миллионы других, видимо, верят этим слухам в каком-то совершенно ином значении слова «верить».
Мерсье подчеркивает, что фанатики, верующие в одиозные теории заговора вроде «правды о теракте 11 сентября», и химтрейлы (эти думают, что инверсионный след, который оставляют в небе реактивные самолеты, — это химикалии, распыляемые по секретному указанию правительства, чтобы отравить население) совершенно открыто публикуют свои манифесты и проводят собрания — вопреки собственному же убеждению в существовании крайне успешного плана всемогущего режима, затыкающего рты смелым правдорубам вроде них. Вряд ли что-то подобное могут позволить себе диссиденты в по-настоящему репрессивных государствах вроде Северной Кореи или Саудовской Аравии. Мерсье, используя классификацию, введенную Дэном Спербером, предполагает, что теории заговора и прочие нелепые поверья рефлексивны, то есть возникают как результат сознательного осмысления и теоретизирования, что отличает их от интуитивных убеждений, правдивость которых мы чуем сердцем [408]. Это полезное разделение, хоть я и провожу его чуть иначе, ближе к обнаруженной социальным психологом Робертом Абельсоном (и комиком Джорджем Карлином) разнице между отвлеченными и проверяемыми представлениями [409].
Человек делит свой мир на две зоны. К одной относятся материальные объекты вокруг него, другие люди, с которыми он встречается лицом к лицу, память о предыдущих контактах, а также правила и нормы, которые определяют его жизнь. В этой зоне человек придерживается в основном верных представлений, и в ее границах он мыслит вполне рационально. Он верит, что реальный мир существует и что знание о нем может быть истинным или ложным. У него нет выбора: это единственный способ сделать так, чтобы в баке был бензин, а в кармане — деньги и чтобы его дети были сыты и обуты. Назовем это реалистическим типом мышления.
Другая зона — это мир, недоступный непосредственному восприятию: далекое прошлое, неизвестное будущее, другие народы и страны, тайные коридоры власти, микромир, космос, воображаемое, метафизическое. Люди могут по-всякому воображать себе, как там все устроено, но узнать наверняка не в состоянии; к тому же, что бы там ни происходило, реального влияния на их жизнь оно не оказывает. Представления о таких сферах, по сути, нарративы, которые могут развлекать, вдохновлять или наставлять на путь истинный. Спрашивать, «истинны» они в буквальном смысле или «ложны», бессмысленно. Их задача — конструировать социальную реальность, которая сплотит клан или секту, наделит ее нравственной целью. Назовем это мифологическим типом мышления.
Бертран Рассел знаменитым образом заявил: «Нежелательно верить в утверждение, если нет каких-либо оснований для предположения о
