[750] Таковы положительные стороны этого психологического движения. Однако все его достоинства уравновешиваются столь же характерными отрицательными аспектами. Уже во времена Реформации сознательный разум начал отдаляться от метафизических данностей готической эпохи. С каждым столетием разрыв становился шире и глубже. В начале XVIII века мир впервые увидел, как христианские истины были публично свергнуты с престола, а в начале XX века правительство одной из крупнейших стран мира прилагает все усилия, дабы искоренить христианскую веру, словно опасную болезнь. Между тем интеллект белого человека в целом перерос авторитет католической догмы, и протестантизм раскололся более чем на четыреста конфессий посредством самых тривиальных софизмов. Эти очевидные недостатки объясняют, почему люди все чаще присоединяются к любому движению, от которого ждут помощи и истины.
[751] Религии суть великие системы, исцеляющие болезни души. Неврозы и подобные им расстройства возникают, как правило, из психических осложнений. Однако едва догму начинают оспаривать и подвергать сомнению, она теряет свою целительную силу. Человек, который больше не верит в то, что Бог, познавший страдание, смилостивится над ним, поможет и утешит его, придаст смысл его жизни, становится жертвой собственной слабости и превращается в невротика. Бесчисленные патологические элементы в популяции представляют собой один из мощнейших факторов, подкрепляющих психологические тенденции нашего времени.
[752] Другой и отнюдь не маловажный контингент составляют все те, кто после периода веры в некий авторитет с недовольством пробудился и впредь находит удовлетворение, смешанное с самоистязанием, в отстаивании так называемой новой истины, губительной для их прежних, еще тлеющих убеждений. Такие люди не могут молчать и из-за слабости своих убеждений и страха перед изоляцией всегда стремятся объединиться в группы новообращенных, тем самым компенсируя количеством свое сомнительное качество.
[753] Наконец, существуют те, кто искренне ищет нечто, кто абсолютно убежден, что душа есть вместилище всех психических страданий и в то же время место обитания всех исцеляющих истин, которые когда-либо были возвещены страдающему человечеству. Хотя из души исходят самые бессмысленные конфликты, мы обращаемся к ней в поисках решения или, по крайней мере, правдоподобного ответа на мучительный вопрос: почему?
[754] Не нужно быть невротиком, чтобы чувствовать потребность в исцелении. Эту потребность ощущают даже те люди, которые с глубочайшей убежденностью отрицают саму возможность такого исцеления. В минуту слабости они с любопытством заглянут в книгу по психологии, хотя бы для того, чтобы найти рецепт, как ловко образумить непокорного супруга.
[755] Эти совершенно разные интересы со стороны общественности находят свое отражение в вариациях на тему «психоанализ». Адлеровская школа, сформировавшаяся бок о бок с фрейдизмом, уделяет особое внимание социальному аспекту психической проблемы и, соответственно, все больше дифференцируется в систему социального воспитания. Она отрицает все фрейдистские элементы психоанализа не только в теории, но и на практике, причем в такой степени, что за исключением нескольких теоретических принципов исходные точки соприкосновения с фрейдистской школой стали почти неразличимы. По этой причине «индивидуальная психология» Адлера уже не может быть включена в понятие «психоанализ». Это самостоятельная система психологии, выражение иного темперамента и совершенно иного взгляда на мир.
[756] Всякий, кто интересуется «психоанализом» и хочет получить адекватный обзор всей области современной психиатрии, должен ознакомиться с трудами Адлера. Он найдет их чрезвычайно стимулирующими, и, кроме того, обнаружит, что один и тот же случай невроза можно одинаково убедительно объяснить как с точки зрения Фрейда, так и с точки зрения Адлера, хотя эти два толкования кажутся диаметрально противоположными. Но то, что в теории безнадежно распадается, в парадоксальной душе человека лежит рядом и не противоречит одно другому: в каждом из нас половой инстинкт сосуществует с инстинктом власти. Как следствие, каждый человек проявляет обе эти психологии, и каждый психический импульс в нем содержит тонкие обертоны, исходящие как с одной, так и с другой стороны.
[757] Поскольку точное количество основных инстинктов у человека или у животных не установлено, не исключено, что изобретательный ум мог бы открыть еще несколько психологий, явно противоречащих всем остальным и все же обеспечивающих весьма удовлетворительные объяснения. Однако эти открытия не сводятся к тому, чтобы просто сесть и развить новую психологическую систему из, скажем так, художественного импульса. Ни психология Фрейда, ни психология Адлера не возникли таким образом. Скорее, их появление было обусловлено внутренней необходимостью: оба исследователя изложили собственный главенствующий принцип, зафиксировав свою личную психологию и, следовательно, свой способ наблюдения за другими людьми. Это вопрос глубоких переживаний, а не интеллектуальный трюк. Хотелось бы, чтобы подобных откровений было больше; они дали бы нам более полную картину потенциальных возможностей психики.
[758] Мои собственные воззрения и школа, которую я основал, в равной степени психологичны, а потому подвержены тем же ограничениям и критике, которые я позволил себе озвучить в отношении двух других психологов. Насколько я сам могу судить о своей точке зрения, она отличается от рассмотренных выше взглядов на психологию тем, что она не монистична, а скорее дуалистична, ибо основана на принципе противоположностей и, возможно, плюралистична, ибо признает наличие множества относительно автономных психических комплексов.
[759] Свою теорию я вывел из того факта, что противоречивые и в то же время удовлетворительные объяснения возможны. В отличие от Фрейда и Адлера, чьи принципы объяснения по существу редуктивны и всегда возвращаются к детству, ограничивая человеческую природу, я делаю акцент на конструктивном или синтетическом объяснении в знак признания того обстоятельства, что завтра имеет большее практическое значение, чем вчера, и что «откуда» менее важно, чем «куда». При всем моем уважении к истории, мне представляется, что никакое проникновение в прошлое и никакое повторное переживание патогенных воспоминаний – какими бы мощными они ни были – не может освободить человека от тисков прошлого более эффективно, нежели построение чего-то нового. Разумеется, я сознаю, что без понимания прошлого и без интеграции значимых воспоминаний, которые были утрачены, не может быть создано ничего нового и жизнеспособного. Тем не менее я считаю пустой тратой времени копаться в прошлом в поисках предполагаемых причин болезни; ибо неврозы, какими бы ни были породившие их обстоятельства, обусловлены и поддерживаются ошибочной установкой, которая присутствует все время и которую необходимо исправить сейчас, а не в младенчестве. Кроме того, самого по себе осознания причин недостаточно, ибо лечение невроза – это в конечном счете нравственная проблема, а не магия репетиции старых воспоминаний.
[760] Мои взгляды отличаются от взглядов Фрейда и Адлера еще и тем, что я придаю бессознательному принципиально иную ценность. Фрейду, который признает за бессознательным бесконечно более важную роль, чем Адлер (эта школа допускает его полное исчезновение на заднем плане), присущ более религиозный темперамент, нежели Адлеру. По этой причине он, естественно, приписывает автономную, хотя и отрицательную, функцию психическому не-эго. В этом отношении я иду дальше Фрейда. Для меня бессознательное – это не просто вместилище всех нечистых духов и других одиозных пережитков мертвого прошлого, таких как, например, вековые отложения общественного мнения, которые составляют фрейдовское «супер-эго». Это воистину вечно живой зародышевый слой в каждом из нас, и хотя он может использовать древние символические образы, он, тем не менее, требует, чтобы мы понимали их по-новому. Естественно, новое значение не возникает из бессознательного в готовом виде, подобно Афине Палладе, вышедшей во всеоружии из головы Зевса. Живой эффект достигается только тогда, когда продукты бессознательного тесно соприкасаются с сознательным разумом.
