которые похожи на прошлые, когда поведение было подкреплено. Желание, однако, не является чувством, как и чувство не является причиной, по которой человек действует, чтобы получить желаемое. Определенные условия повышают вероятность поведения и в то же время создают предпосылки, которые можно почувствовать. Свобода – это вопрос условий подкрепления, а не чувств, которые эти условия вызывают. Это различие особенно важно, когда условия не приводят к побегу или контратаке.
Неопределенность, окружающая контрконтроль неаверсивных мер, легко проиллюстрировать на примере. В 1930-х годах возникла необходимость сократить сельскохозяйственное производство. Закон о регулировании сельского хозяйства уполномочил министра производить «арендные или льготные платежи» фермерам, которые согласились производить меньше продукции, – фактически платить фермерам то, что они могли бы заработать на продуктах, которые согласились не производить. Было бы неконституционно принуждать к сокращению производства, однако правительство заявило, что просто предлагает сделать это. При этом Верховный суд признал: позитивное побуждение может быть столь же сильным, как и аверсивные меры, постановив, что «власть предоставлять или не предоставлять неограниченное благо – это власть принуждать или уничтожать» [19]. Позже решение отменили, когда суд постановил: «Считать, что мотив или искушение эквивалентны принуждению, – значит ввергнуть закон в безграничные трудности» [20]. Некоторые мы и рассматриваем.
Тот же вопрос возникает, когда правительство проводит государственную лотерею для получения дохода, чтобы снизить налоги. В обоих случаях правительство берет у граждан одинаковое количество денег, хотя и не обязательно у одних и тех же. Проведение лотереи позволяет избежать нежелательных последствий: люди избегают высоких налогов, переезжая, или контратакуют, смещая правительство, которое вводит новые налоги. Лотерея, пользуясь преимуществами растянутого графика подкрепления с переменным коэффициентом, не имеет ни одного из этих эффектов. Единственная оппозиция исходит от тех, кто выступает против игорных предприятий в целом и сам редко играет в азартные игры.
Третий пример – практика приглашения заключенных добровольно участвовать в потенциально опасных экспериментах – например, с новыми лекарствами – в обмен на улучшение условий жизни или сокращение срока заключения. Если бы их принуждали, все бы протестовали. Но действительно ли заключенные свободны, когда их позитивно подкрепляют, особенно если условия, которые нужно улучшить, или срок, который нужно сократить, определены государством?
Данный вопрос часто возникает в более тонкой форме. Например, высказывается мнение, что неподконтрольные контрацептивы и аборты не «предоставляют неограниченную свободу рожать или не рожать, поскольку стоят времени и денег» [21]. Бедные члены общества должны получать компенсацию при желании иметь действительно «свободный выбор». Если справедливая компенсация в точности компенсирует затраты времени и денег на контроль рождаемости, люди освободятся от контроля, вызванного потерей времени и денег, но будут ли иметь детей или нет, зависит от других, не оговоренных условий. Если страна щедро поощряет практику контрацепции и абортов, в какой степени ее граждане свободны иметь или не иметь детей?
Неопределенность в отношении позитивного контроля проявляется в двух высказываниях, которые часто появляются в литературе свободы. Считается, что, даже если поведение человека полностью детерминировано, лучше, если он «почувствует свободу» или «поверит, что свободен». Если это означает, что лучше, чтобы его контролировали без аверсивных последствий, можно согласиться. А если подразумевается, что его лучше контролировать так, чтобы избежать бунта, не учитывается возможность отложенных аверсивных последствий. Второй комментарий кажется более подходящим: «Лучше быть осознанным рабом, чем счастливым». Слово «раб» подчеркивает характер рассматриваемых конечных последствий: они являются эксплуататорскими и, следовательно, аверсивными. То, что раб осознает, – это его несчастье, а система рабства, разработанная настолько хорошо, что не порождает бунта, и есть реальная угроза. Литература свободы разработана, чтобы сделать людей «осознанными» в отношении аверсивного контроля, хотя в выборе методов не смогла спасти счастливого раба.
Жан-Жак Руссо [22], один из величайших представителей литературы свободы, не боялся силы позитивного подкрепления. В своей замечательной книге «О воспитании» он дал учителям следующий совет:
Пойдите с вашим воспитанником по противоположному пути; пусть он думает, что он всегда господин, и пусть на деле будете им вы. Нет подчинения более полного, чем то, которое сохраняет видимость свободы; таким образом самая воля оказывается плененной.
Бедный ребенок, который ничего не знает, ничего не может, ничего не умеет, разве он не вполне в вашей власти? Разве вы не располагаете в отношении его всем тем, что его окружает? Разве вы не властны произвести на него такое впечатление, какое вам угодно? Его труды, игры, удовольствия, несчастья – разве все это не в ваших руках, так что он даже не подозревает о том? Без сомнения, он не должен ничего делать, кроме того, что сам хочет; но не должен ничего хотеть, кроме того, что вы хотели бы, чтобы он делал; он не должен делать ни одного шага, который вы не предвидели бы. Он не должен раскрыть рта без того, чтобы вы не знали, что он скажет.
Руссо мог занять такую позицию, имея безграничную веру в доброжелательность учителей, которые будут использовать абсолютный контроль во благо учеников. Но, как мы увидим позже, доброжелательность не является гарантией от злоупотребления властью, и не многие деятели в истории борьбы за свободу продемонстрировали беспечность Руссо. Напротив, они заняли критическую позицию, согласно которой любой контроль является неправильным. При этом приводят в пример поведенческий процесс, называемый «генерализацией». Многие случаи контроля являются аверсивными либо по природе, либо в силу последствий, и, следовательно, всех этих случаев нужно избегать. Пуритане продвинули обобщение на шаг дальше и утверждали: большинство положительных подкреплений являются неправильными, независимо от того, были ли они организованы намеренно или нет, уже потому, что иногда доставляют людям неприятности.
Литература свободы поощряет бегство или нападение на любых контролеров. Для этого она придает аверсивный оттенок любому признаку контроля. Считается, что те, кто манипулирует человеческим поведением, злы и обязательно стремятся к эксплуатации. Контроль противоположен свободе, и если свобода – это хорошо, то контроль должен быть плохим. При этом упускается из виду контроль, не имеющий аверсивных последствий ни в один момент времени. Многие социальные практики, необходимые для благополучия вида, подразумевают контроль одного человека над другим, и никто из тех, кто заботится о человеческом прогрессе, не станет их подавлять. Позже мы увидим, что для поддержания позиции, согласно которой любой контроль порочен, необходимо замаскировать или скрыть природу полезных практик, предпочесть слабые практики только потому, что их можно замаскировать или скрыть, и – самый удивительный результат – укоренить карательные меры.
Проблема в том, чтобы освободить людей не от контроля, а от его отдельных видов, и ее можно решить только в том случае, если наш анализ учитывает все последствия. То, как люди относятся к контролю до или после того,
