свободу направлена в основном против намеренных контролеров – против тех, кто аверсивно обращается с окружающими, чтобы побудить их вести себя определенным образом. Так, ребенок может бунтовать перед родителями, гражданин способен свергнуть правительство, прихожанин – реформировать религию, ученик – наброситься на учителя или совершить акт вандализма в школе, а отчисленный – стараться разрушить культуру.
Не исключено, что подобный вид борьбы за свободу поддерживается генетикой: при аверсивном обращении люди склонны действовать агрессивно или подкрепляться признаками агрессивного воздействия [15]. Обе тенденции должны были иметь эволюционные преимущества, их можно легко продемонстрировать. Если два мирно сосуществовавших организма получают болевой шок, они немедленно проявляют характерные признаки агрессии по отношению друг к другу. Такое поведение не обязательно направлено на фактический источник стимуляции; его можно «сместить» на любого удобного человека или объект. Вандализм и беспорядки часто являются формами ненаправленной или неверно направленной агрессии. Организм, получивший болевой шок, по возможности будет действовать с целью получить доступ к другому организму, по отношению к которому может проявлять агрессию. В какой степени человеческая агрессия является примером врожденных тенденций, неясно, и многие способы, с помощью которых люди нападают и таким образом ослабляют или разрушают власть намеренных контролеров, вполне очевидно, являются выученными.
То, что можно назвать «литературой свободы», создано, чтобы побудить людей бежать от тех, кто действует против них, или же атаковать в ответ. Содержимым этой литературы является философия свободы, однако она как раз относится к тем внутренним причинам, которые необходимо тщательно исследовать. Мы говорим, что человек ведет себя определенным образом, поскольку придерживается философии, но выводим ее из поведения и поэтому не можем удовлетворительным образом использовать ее в качестве объяснения, по крайней мере пока она сама не получит объяснения. Литература свободы, с другой стороны, имеет простой объективный статус. Она состоит из книг, памфлетов, манифестов, речей и других словесных продуктов, призванных побудить людей к действиям по освобождению от различных видов намеренного контроля. Она не прививает философию свободы, а побуждает к действию.
В литературе часто подчеркиваются аверсивные условия, в которых живут люди, например путем противопоставления их условиям в более свободном мире. Таким образом, она делает условия более аверсивными, «увеличивая страдания» тех, кого пытается спасти. Она выявляет и тех, от кого нужно бежать, или тех, чью власть нужно ослабить нападением. Характерные злодеи подобной литературы – тираны, священники, генералы, капиталисты, солдафоны, учителя и властные родители.
В литературе описываются способы действия. Там мало говорится о побеге, возможно по причине отсутствия необходимости в подобных советах; вместо этого подчеркивается, как ослабить или уничтожить контролирующую власть. Тиранов необходимо свергнуть, подвергнуть остракизму или убить. Легитимность правительства нужно ставить под сомнение. Способность религиозного учреждения выступать посредником сверхъестественных санкций подвергается критике. Надо организовать забастовки и бойкоты, чтобы ослабить экономическую мощь, поддерживающую аверсивные практики. Для усиления убедительности довода стоит призывать людей к действию, описывать вероятные результаты, рассматривать успешные примеры, как в рекламе, и т. д.
Разумеется, предполагаемые контролеры не бездействуют. Правительства делают побег невозможным, ограничивая поездки, жестоко наказывая или заключая в тюрьму перебежчиков. Они не допускают попадания оружия и других источников власти в руки революционеров. Уничтожают письменную литературу о свободе и сажают в тюрьму или убивают тех, кто несет ее устно. Для того чтобы борьба за свободу увенчалась успехом, ее необходимо усиливать.
Вряд ли можно сомневаться в важности литературы свободы. Без помощи или рекомендаций люди подчиняются аверсивным условиям совершенно удивительным образом. Это верно даже в тех случаях, когда неприятные условия являются частью естественной среды. Дарвин заметил, например, что огнеземельцы, похоже, не предпринимали никаких усилий, чтобы защитить себя от холода; они носили скудную одежду и почти не использовали ее против непогоды. Одна из самых поразительных вещей в борьбе за свободу от преднамеренного контроля – это то, как часто ее не хватает. Многие люди на протяжении веков подчинялись самым очевидным религиозным, правительственным и экономическим средствам контроля, выступая за свободу лишь эпизодически, если выступали вообще. Литература о свободе внесла существенный вклад в устранение многих отвратительных практик в управлении, религии, образовании, семейной жизни и производстве товаров.
Вклад литературы свободы, однако, обычно не описывается в этих терминах. Можно сказать, что некоторые традиционные теории определяют свободу как отсутствие аверсивного контроля, но акцент делается на том, как ощущается это состояние. Другие традиционные теории, возможно, определяют свободу как состояние человека, когда он ведет себя под неаверсивным контролем, но акцент на душевном состоянии, связанном с тем, что человек поступает желаемым образом. По словам Джона Стюарта Милля [16], «свобода состоит в том, чтобы делать то, что хочется». Литература о свободе сыграла важную роль в изменении практики (меняла ее всякий раз, когда оказывала хоть какое-то влияние) и тем не менее определила своей задачей изменение состояний ума и чувств. Свобода – это «собственность». Человек убегает от власти контролера или разрушает ее, чтобы ощутить свободу, и, как только чувствует себя таковым и может делать то, что хочет, никакие дальнейшие действия литературой не рекомендуются и не предписываются, за исключением, возможно, вечного бдения, чтобы не допустить возобновления контроля.
Чувство свободы перестает быть надежным руководством к действию, как только предполагаемые контролеры переходят к неаверсивным мерам, что, как правило, и делают с целью избежать проблем, возникающих в случае побега или нападения контролируемого. Неаверсивные меры менее заметны и, скорее всего, будут усваиваться медленнее, но имеют очевидные преимущества, которые способствуют их использованию. Например, производительность труда когда-то была результатом наказания: раб работал, чтобы избежать последствий отказа от работы. Заработная плата – пример противоположного принципа: человеку платят, когда он ведет себя определенным образом, чтобы продолжал и дальше вести себя так. Хотя давно признано, что вознаграждение имеет полезный эффект, системы заработной платы развивались медленно. В XIX веке считалось, что индустриальное общество нуждается в голодной рабочей силе; зарплата эффективна только в том случае, если голодный рабочий сможет обменять ее на еду. Сделав труд менее аверсивным – например, сократив часы и улучшив условия, – удалось заставить людей работать за меньшее вознаграждение. До недавнего времени обучение было практически полностью аверсивным: ученик учился, чтобы избежать последствий неуспеваемости. Однако открываются и начинают применяться неаверсивные методы. Грамотные родители учатся вознаграждать ребенка за хорошее поведение, а не наказывать за плохое. Религиозные организации переходят от угрозы адского огня к акценту на Божьей любви, а правительства переходят от аверсивных санкций к различным видам поощрений, о которых вскоре пойдет речь. То, что обыватель называет вознаграждением, называется «положительным подкреплением», действие которого всесторонне изучено в экспериментальном анализе оперантного поведения. Из-за отложенного действия данные эффекты не так легко обнаружить,
