Ознакомительная версия.
Следует, однако, признать, что это была организация господства, которая не всегда давала себя низводить на степень безвольного орудия в руках пастырей церкви, епископов. В экономическом отношении совершенно независимые от епископов, соперничая с ними по богатству, составляя, подобно им, интернациональную организацию, монастыри осмеливались выступать против них в тех случаях, когда никто другой не отважился бы сделать это. Вследствие этого им иногда удавалось смягчить немного деспотизм епископов. Но и это смягчение деспотизма в конце концов тоже превратилось в свою противоположность.
После разделения церкви на восточную и западную в первой из них верховным главою епископов стал император. Напротив, во второй из них не было государственной власти, которая распростирала бы свое действие на всю область, охватываемую церковью. В силу этой причины в западной церкви самое почетное место занял благодаря значению своей епархии римский епископ, который в течение ближайших столетий превратил это иерархическое преимущество в верховное главенство над всеми епископами. В своей борьбе против епископов он нашел могучую опору в монашеских орденах. Как абсолютная монархия вырастала из классовой борьбы между феодальным дворянством и буржуазией, так абсолютная монархия папы образовалась в процессе классовой борьбы между епископальной аристократией и монахами, собственниками монастырских крупных предприятий.
С образованием и укреплением папства заканчивается процесс восходящего развития церкви. Начиная с этого времени всякое дальнейшее развитие государства и общества означает для церкви упадок ее влияния, развитие становится ее врагом, и она в свою очередь — врагом всякого развития. Церковь все больше превращается в архиреакционное учреждение, на каждом шагу вредящее развитию общества.
Но и тогда еще, когда она уже превратилась в прямую противоположность первоначальной стадии своего развития, когда она стала организацией господства и эксплуатации, она в течение долгого периода продолжала еще играть прогрессивную роль в истории Европы. Ее громадное историческое значение, со времени превращения в государственную религию, заключалось в том, что она спасла остатки античной культуры, которые она нашла в свое время, и развила их дальше. Но когда на той самой основе, которую спасла и укрепила церковь, начал развиваться новый способ производства, стоящий несравненно выше античного — капиталистический способ производства, когда вместе с развитием последнего возникли предварительные условия, необходимые для осуществления всеобъемлющего коммунизма производства, тогда церковь могла еще действовать только как тормоз общественного прогресса. И одного из своих наиболее ожесточенных врагов современный коммунизм встречает именно в церкви, в этой наследнице раннего христианского коммунизма. Однако не разовьет ли и современный коммунизм такую же диалектику, как и христианский, превратившись, в свою очередь, в некоторый новый организм эксплуатации и господства?
Нам остается еще ответить на этот вопрос.
6. Христианство и социал-демократия
В своем известном введении к новому изданию брошюры Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» Энгельс в марте 1895 года писал:
«Почти ровно 1600 лет тому назад в Римской империи тоже действовала опасная партия переворота. Она подрывала религию и все основы государства, она прямо-таки отрицала, что воля императора — высший закон, она не имела отечества, была интернациональной; она распространилась по всем провинциям империи, от Галлии до Азии, и проникла за ее пределы. Долгое время она действовала скрыто, вела тайную работу, но в течение довольно уже продолжительного времени она чувствовала себя достаточно сильной, чтобы выступить открыто. Эта партия переворота, известная под именем христиан, имела много сторонников и в войсках; целые легионы были христианскими. Когда их посылали присутствовать на торжествах языческой господствующей церкви для оказания там воинских почестей, солдаты, принадлежащие к партии переворота, имели дерзость прикреплять в виде протеста к своим шлемам особые знаки — кресты. Даже обычные в казармах притеснения со стороны начальников оставались безрезультатными. Император Диоклетиан не мог долее спокойно смотреть, как подрывались в его войсках порядок, послушание и дисциплина. Он принял энергичные меры, пока время еще не ушло. Он издал закон против социалистов, — то бишь против христиан. Собрания ниспровергателей были запрещены, места их собраний были закрыты или даже разрушены, христианские знаки — кресты и т. п. — были запрещены, как в Саксонии запрещены красные носовые платки. Христиане были лишены права занимать государственные должности, они не могли быть даже ефрейторами. Так как в то время еще не было судей, как следует выдрессированных по части «лицеприятия», судей, наличие которых предполагает внесенный г-ном фон Келлером законопроект о предотвращении государственного переворота, то христианам было про сто-напросто запрещено искать защиты в суде. Но и этот исключительный закон остался безрезультатным. Христиане в насмешку срывали текст закона со стен и даже, говорят, подожгли в Никомедии дворец, в котором находился в это время император. Тогда он отомстил массовым гонением на христиан в 303 г. нашего летосчисления. Это было последнее из гонений подобного рода. И оно оказало настолько сильное действие, что через 17 лет подавляющее большинство армии состояло из христиан, а следующий самодержец всей Римской империи, Константин, прозванный церковниками великим, провозгласил христианство государственной религией».[59]
Кто знает Энгельса и сравнит эти последние строки его политического завещания с теми взглядами, которых он держался в течение всей своей жизни, у того не может быть сомнений на счет намерений, которые преследовал Энгельс в этом юмористическом сравнении. Он хотел указать на неудержимость и быстрый успех нашего движения, которое становится непреодолимым, в особенности благодаря росту его сторонников в армии, так что вскоре даже самые могущественные самодержцы вынуждены будут капитулировать перед ним.
Эта картина прежде всего свидетельствует о могучем оптимизме, который воодушевлял Энгельса до конца его дней.
Но ей пробовали дать также иное истолкование, так как непосредственно перед этим Энгельс указывает, что наша партия в настоящее время лучше всего развивается, оставаясь на пути законности. Нашлись люди, которые вычитали отсюда, что Энгельс в своем «Политическом завещании» отрекся от того, что составляло содержание всей его жизни, и признал неправильной революционную точку зрения, которую отстаивал в течение двух поколений. Эти господа сделали вывод, будто Энгельс признал, что идея Маркса о неизбежности насилия при рождении всякого нового общества оказалась несостоятельной. В сопоставлении социал-демократии с христианством эти комментаторы подчеркивали не быстрый и непреодолимый успех движения, а то обстоятельство, что Константин добровольно признал христианство государственной религией и что христианство победило без всякого насильственного потрясения государства, совершенно мирным путем, благодаря предупредительности правительства.
Такую же победу должна и сумеет одержать, по их мнению, социал-демократия. И вскоре после смерти Энгельса казалось, что их ожидания исполняются. В лице Вальдека Руссо во Франции появился новый Константин, который сделал министром епископа новых христиан г-на Мильерана.
Кто знает Энгельса и к нему относится без предвзятого мнения, тот не сомневается, что Энгельсу никогда и в голову не приходило отказываться от своего революционного прошлого и что, следовательно, заключительные слова его «Введения» нельзя истолковывать в том смысле, в каком это делают вышеупомянутые господа. Но надо признать, что слова эти сформулированы не особенно отчетливо, и те, кто не знает Энгельса и в то же время полагает, что непосредственно перед смертью его внезапно охватили сомнения в целесообразности всей его деятельности, могут излагать приведенные выше слова в том смысле, что путь к победе, пройденный христианством, указывает, как достигнет своей цели социал-демократия.
Если бы таково было действительное мнение Энгельса, то ничего худшего он не мог сказать о социал-демократии. В таком случае он предсказал ей не триумф в будущем, а полный крах той великой цели, которой служит социал-демократия. Характерно, что те, кто стремится использовать упомянутые слова, относятся без всякого интереса и даже с недоверием ко всем великим и глубоким мыслям Энгельса. Но зато они с восторгом подхватывают отдельные выражения, которые следовало бы признать совершенно ошибочными, если бы они действительно имели тот смысл, какой им придается.
Ознакомительная версия.
